Белый раб - страница 155

Их раздражение было вызвано тем, что при пересмотре конституции штата Нью-Йорк Ван-Бюрен высказался за предоставление неграм права голоса. Плантатор, или тот, кого принимали за плантатора, в ходе разговора сохранял нейтралитет, и при этом так умело, что мог бы, вероятно, соперничать в ловкости с самим кандидатом в президенты, если только все рассказы о нём соответствовали действительности. Кандидатура мистера Ричарда Джонсона[46] в вице-президенты подверглась ещё более резкой критике; упомянули и о том, что даже некоторые из членов Собрания, которое выдвинуло его кандидатуру, были крайне недовольны ею и отказались её поддержать. При этом вскользь были сделаны кое-какие намёки по поводу причин их отказа. Меня это заинтересовало, и я принялся подробно расспрашивать об этих причинах. Выяснилось, что противниками кандидатуры Джонсона были делегаты штата Виргиния. С политической стороны против него никаких возражений не выдвигалось — Джонсон был демократом чистой воды, и даже, как поведал мне нью-йоркский редактор, он был слишком демократичен, чтобы удовлетворить вкусам виргинцев. Но главное — он не был лицом достаточно почтенным. Как выразились наши спутники, у него были слишком вульгарные вкусы и привычки. И уж гораздо более подходящей была бы, по их словам, кандидатура некоего мистера Райвза.[47]

Мне захотелось узнать, в чём, собственно, проявляется эта вульгарность вкусов и привычек мистера Джонсона.

На это мне ответили, что он держит у себя в доме нескольких жён — негритянок и квартеронок и является отцом множества цветных детей.

К величайшему удивлению обоих северян, потративших немало красноречия на то, чтобы осудить грубые и вульгарные привычки мистера Джонсона, и утверждавших, что если человек сам в жизни нарушает принцип чистоты расы, он не может считаться подходящим кандидатом в вице-президенты, плантатор, или тот, кого принимали за плантатора, оказался сторонником кандидатур Ван-Бюрена и Джонсона и выступил в защиту, последнего.

— Что ж, может быть, вас, северян, всё это действительно ужасает, — сказал он, кивнув на бостонского комиссионера, — и шум, недавно поднятый вами по поводу нарушения чистоты расы, идёт от искренних чувств. У нас же, на Юге, где на каждом шагу так много свидетельств нашей человеческой слабости, делать из смешения рас пугало или, напротив, делать вид, что этого смешения вовсе не существует, пряча подобно страусу голову в песок и отказываясь признать фактом то, что известно всем и подтверждается различием цвета кожи внутри каждой сколько-нибудь большой семьи рабов, — это самое нелепое из всего, что может быть. Что касается меня, то я люблю быть последовательным. Мы, южане, защищаем рабство по следующей причине. Мы утверждаем, чти в силу закона природы, когда какое-нибудь общество состоит из представителей двух рас, более сильная «и более благородная раса одерживает верх над более слабой. Но если три подобных обстоятельствах законом природы является то, что мужчины сильной расы порабощают мужчин слабой, то разве не этот же закон делает женщин слабой расы наложницами тех самых мужчин, которые эту расу поработили? Разве это не всегда так? И разве природа не пользуется этим, чтобы постепенно стереть с лица земли низшую расу и вместо неё создать более высокую смешанную расу?

Многие из нас пытаются защитить рабство с помощью библии и оправдывают его, приводя в пример патриархов. Ну что же, если пример патриархов служит оправданием тому, что я держу рабов, то разве он не оправдывает и нашего кандидата в вице-депутаты от демократической партии в том, что у него есть потомство от служанок?

— Уверяю вас, сэр, — продолжал он, повернувшись ко мне и зная уже из моих слов, что я англичанин, — вся эта шумиха против нашего кандидата демократической партии поднята именно потому, что он, пожалуй, слишком уж ревностно следует примеру патриархов. Здесь дело вовсе не в его пристрастии к негритянкам и не в том, что у него самого есть дети-мулаты. Возможно, впрочем, что наши неискушённые северяне ничего об этом не знают, но в таком случае любой белый юнец из Чарлстона, которому исполнилось шестнадцать лет, может просветить их на этот счёт. О нет! Вовсе не эти мелкие грешки набросили тень на репутацию мистера Джонсона. Эти вещи у нас, на Юге, вошли в обычай и в такой же мере составляют принадлежность нашего быта, как ремённая плеть. Это всё равно что жевание табака, они так распространены, что над ними никто не задумывается. Нет, вся штука в том, что мистер Джонсон, человек холостой, которому не приходится считаться с белой женой и белыми детьми, и к тому же большой добряк, решил во всём подражать патриархам: всех своих дочерей смешанной крови он признал и относится к ним как отец. Он вырастил и воспитал своих дочерей в собственном своём доме и дал им образование. Он даже делал попытки ввести их в лучшее общество. Только нетерпимый дух кентуккийских дам — вы ведь знаете, что все женщины считают себя аристократками, — обрёк эту затею на неудачу. Но он выдал своих дочерей за белых, и дети их, согласно кентуккийским законам, будут обладать всеми правами и привилегиями белых. Вот такого неслыханного поведения и не могут никак простить мистеру Джонсону. Если бы он не оказался любящим отцом и не стал выдавать дочерей замуж и обеспечивать за ними права гражданства в своём штате, а спокойно, как делают все остальные, отправил бы их на продажу в Новый Орлеан, чтобы они стали наложницами господ, у которых хватит денег, чтобы их купить, всё было бы в порядке и никто — ни на Севере, ни на Юге — не возражал бы против такого вице-президента. Я считаю, что ни один из вас, моих северных друзей, не стал бы этому противиться.