Тандзан Нанги, герой войны, долгое время бессменный заместитель министра внешней торговли и промышленности (он ушел из этого ведомства только десять лет назад), основатель и председатель правления банка промышленного развития «Даймио», ставшего в конце концов владельцем «Сато», и в настоящее время занимающий пост президента компании «Сато Интернэшнл», никогда и предположить не мог, что полюбит иностранца, человека западной культуры. Но именно так и случилось: как-то незаметно и неожиданно для него самого в нем развилось чувство, которое обычно человек должен испытывать только к собственному сыну.
Нанги, один из наиболее могущественных людей в Японии, не стыдился этой любви. Николас обладал удивительной притягательной силой, которую в Японии называют «хара» и очень ценят. Кроме того, Николас был человеком чести, что он доказал и тем, как он три года назад делал все возможное, чтобы спасти Сейчи Сато, старого друга Нанги, и тем, как мужественно отказался выдать русским секреты даже под страхом пыток. Тандзан Нанги знал, что Николас — человек с чистым сердцем, а это величайший комплимент, которым японец может удостоить другого человека.
Когда Николасу пришлось лечь в больницу, Нанги старался не показывать внешне своей тревоги за него. Но ему было очень трудно без него обходиться. Жюстина, конечно, осуждала про себя поведение Нанги. Она ведь по себе судила, полагая, что и Нанги должен забросить все свои дела, чтобы находиться подле Николаса, как это делала она. Это полное непонимание души японца чревато тем, что их отношения, и без того прохладные, во время болезни Николаса подверглись еще большему испытанию. Как жаль, что она не понимала, что доказать свое дружеское расположение к Николасу и поддержать его в трудную минуту он мог, только с еще большим рвением, чем прежде, работая на «Сато Интернэшнл». Поскольку Николас вышел из строя, прямой долг Нанги состоял в том, чтобы взвалить себе на плечи, вдобавок к своей, и работу друга, чтобы дела концерна шли, как и раньше, гладко.
Нанги переживал, что Николас женился на такой женщине, как Жюстина, по-видимому, неспособной понять тонкости японской жизни. Однако взять на себя долю ответственности за воспитание Жюстины ему в голову не приходило.
И вот теперь, глядя в окно своего просторного кабинета, в котором совещание шло своим чередом, он чувствовал где-то в глубине души неприятное предчувствие, как будто вторжение вируса в компьютеры компании было зловещим предзнаменованием того, что погода в их делах меняется к худшему. Он чувствовал, что тайфун уже приближается, темный и ненасытный в своей жажде разрушения.
Теперь это предчувствие материализовалось, и метафизический тайфун стал вполне реальным. У тайфуна было имя: Кузунда Икуза.
Этот телефонный звонок раздался где-то за час до начала совещания. Один час и вся жизнь, думал Нанги. Теперь все изменилось. Из-за Кузунды Икузы.
— Г-н Нанги? Это Кузунда Икуза, — послышался в трубке его голос, пустой и подчеркнуто официальный. — Я хочу передать Вам привет от нашего нового императора.
Нанги крепче сжал трубку.
— Надеюсь, его императорское величество здоров.
— Вполне, большое спасибо. — Затем последовала небольшая пауза, долженствующая дать знать, что обмен любезностями закончен. — Тут есть одно дело, которое мы хотели бы обсудить с вами.
Интересно, подумал Нанги, употребляя местоимение «мы», имеет ли он в виду себя и императора или же себя и могущественную клику, известную как «Волна» (по-японски «Нами»). Но, с другой стороны, это почти одно и то же: «Нами» выполняла волю императора. Старому императору она служила верно, являясь воистину «сердцем Японии», как иногда выражались. Уж эти люди точно знают волю японского народа куда лучше, чем какой-нибудь прощелыга премьер-министр или эти бюрократы — члены кабинета. «Нами» олицетворяла в Японии власть, но это не значит, что Нанги принимал идеалы этой группы.
«Нами» состояла из семи человек, связанных узами родства с теми семьями, что обладали наибольшим влиянием в период, предшествующий началу войны в Тихоокеанском регионе, — и во время самой войны тоже. Они не принадлежали ни к миру бизнеса, ни к миру политики. Вернее, они считали себя выше этих меркантильных интересов. Только одно было для них действительно важным — блюсти нравственную чистоту сердца Японии. Но сам приход этой группы к власти является примером того, что само слово «чистота» может быть скомпрометированным. В начале восьмидесятых годов экономическое могущество Японии зиждилось на экспорте автомобилей, высокотехнологического оборудования и его программного обеспечения. Года четыре назад положение японской иены укрепилось до такой степени, что «Нами» забеспокоилась. Они увидели — и были в этом совершенно правы — что чем сильнее иена, тем дороже предметы экспорта — и, соответственно, ориентированная на экспорт японская экономика должна пойти на спад.
