Касатка с гарпуном лежала на рифе, полузадохшаяся, лишенная сил. Кожа ее высохла и растрескалась, в голове шумела кровь, перед глазами ходили алые круги. Девятиметровое туловище ее с белым брюхом и черной спиной, как бы расплывшееся, изодранное в кровь острыми шипами кораллов, лежало на боку.
Но жизнь упорно не покидала ее измученное тело. Агония была тяжелая, мучительная, слишком жестокая даже и для такого безжалостного хищника. И все-таки это была жизнь — тонкая нить еще связывала ее с кипением, с возбуждающим и опьяняющим движением, с борьбой!
И она дождалась!
Прилив окатил ее, подтолкнул к скалам. Сначала касатка не поняла, что произошло. Просто ей стало легко-легко и прохладно. Удушье исчезло, красный туман перед глазами рассеялся. Затем она начала чувствовать. Волны ударяли ее о берег, раня потрескавшуюся кожу. Собрав последние силы, она попыталась выбраться из прибоя, но набегающие волны то и дело возвращали ее назад, к каменным громадам.
Но, наконец, ей удалось. Живучесть ее была удивительная, невероятная. Недаром прожила она столько лет с этим ржавым гарпуном в спине, не случайно стала вожаком стада…
Это произошло давно, очень давно, — тогда она плавала еще вместе со своей матерью. Они напали на стадо синих китов, на которых охотились и приплывшие в нескольких лодках китобойцы. Киты обратились в бегство, но спасались они, разумеется, не от людей — ведь они даже не знали, что это враги, — а от касаток. Тогда один гарпунщик решил излить свою злость на виновников неудачи. И когда мимо лодки проплыла черная спина, он метнул в нее гарпун. Метнул его в последний раз. Потому что мать раненой касатки молнией налетела на лодку и разнесла ее в щепки. Никому не удалось спастись — ни гарпунщику, ни шестерым гребцам, чтобы потом рассказать людям с корабля о случившемся. Но гарпун так и остался в спине касатки на память о том случае. Отметина, говорящая о выносливости.
Упорно, сантиметр за сантиметром, касатка преодолевала напор прибоя, пока, наконец, не вырвалась из его коварных объятий и не поплыла в океан.
Она снова оказалась в родной стихии, среди прохладных волн беспредельного моря. Но сил у нее не было, и она, все еще не придя в себя, плыла медленно, словно парализованная.
Успокоившиеся было после нападения касаток тюлени вовремя заметили се и с тревожным лаем бросились беспорядочной толпой к скалам. Чайки и буревестники, крича, закружились над островом.
Когда оседлавший бесновавшуюся акулу человек увидел нового врага, кровь застыла у него в жилах. Разве можно было теперь надеяться на спасение? Спастись среди этих хищников?
И все же он не хотел сдаваться и был готов защищать себя, даже если это бессмысленно, пока грудь дышит, пока глаза видят, пока мышцы еще могут выдержать, пока бьется сердце.
Касатка с мутным, отсутствующим взглядом вяло кружила вокруг сражавшихся, может быть, все еще не чувствуя голода, все еще не опомнившаяся после адских мучений на рифе, не отдавая себе отчета в том, что ее влечет сюда. Она начала описывать круги метрах в двадцати от борцов, но радиус их с каждым разом уменьшался, движения ее становились все более резкими, быстрыми, а в глазах загоралась прежняя ненасытная злоба.
В пяти-шести метрах от человека покачивалась на волнах белая лодка — единственная цель, недостижимая мечта, мечта о спасении. Еще несколько метров! И один прыжок! лишь бы ему попасть в нее! Лишь бы это, ничего другого ему не нужно!
По ноге его скользнуло какое-то гладкое тело.
Новый враг!
Из воды показалась белая голова с удлиненной мордой, держащая в зубах выпущенный им нож.
