И вот глаза Лео. Он, видимо, заметил Дима, вздрогнул, пожал плечами, надвинул на глаза шляпу, зашагал своей гиппопотамьей походкой. В длинном плаще, телепавшемся по икрам, бородатый, он напоминал не то народника, не то кучера, не то сельского попа. Дим смотрел ему вслед - в кургузую спину. Он смотрел, ненавидя и бессильно сжимая кулаки.
И вдруг Димову шею обвили чьи-то руки, на одной из них болталась сумочка.
- Димка, Димка, ты?
Дим стряхнул с себя то, чтo ему показалось - и действительно было - Констанцей. Это было нелепо и сумасшедше, как будто какой-то пошлый розыгрыш или шантаж.
Она была в белом развевающемся плаще, в замшевых сапожках на высоком каблуке, волосы ее казались темнее, чем прежде. Ее глаза наполнились слезами. Они сияли счастьем, каким-то безумием счастья, и все нежное круглое ее лицо было просто наэлектризовано счастьем вопреки всему, несмотря ни на что.
- Димушка, миленький, солнышко. Не верю, не верю.Просто мне очень везет, я везучая.- Ее бессвязная речь, какой-то несусветный лепет и весь ее вид ошеломляли.- Ты не узнаешь меня? Или это не ты? Дим? Но ты пахнешь, как ты.
Она потрясла его за плечо:
- Дим!
- Нет, отчего же, я - это я. А вы - это вы. Констанца Левченко-из ветинститута и… по совместительству… Впрочем, не знаю, где и кому вы сейчас служите.
- Вы?.. Ты говоришь мне "Вы"?
Дим начал соображать: "Эта женщина хочет воспользоваться тем временным провалом, который отделял его теперешнего от того, который был? Спектакль на публику?" Он не мог одолеть неприязни… И все же ее поведение было слишком нелепым.
- Идем же - к нам… Тебя ждут Леша и Дима,
Это было уж слишком.
Загипнотизированный всей этой чудовищной нелепостью и ощутив вдруг всю беспомощность свою - в чужом мире, где он был - не он, Дим пошел с ней рядом,
Все показалось вдруг ирреальным, как бы зеркальным отражением.
Она втолкнула его в такси.
Лифт поднял их на девятый этаж.
Почти до самого окна доставали верхушки сосен. Они раскачивались - с каким-то отрешенным покоем невозмутимой вечной мудрости деревьев.
- Садись. Вот твои письма… А я сейчас… Я скоро приду…
И бросив на стол письма, быстро ушла. Щелкнул замок.
Дим остался один со своими письмами.
Одно, другое, третье…
Это были письма к ней - к Констанце. В них были ласковые слова. Он называл ее "Моя Ки".
Это был его почерк.
И все-таки он не мог поверить. В нем не было любви и нежности к этой женщине, которая, кажется…
Дверь в маленькую прихожую была приоткрыта, и оттуда, шевелясь, проникал луч вечернего солнца. И когда она вошла в плаще и, как птица, выпустила из-под своих крыл двух малышей, он сразу почувствовал и понял, что это - его дети. Им было года по три с гаком. (Значит, четыре года назад он был жив.) Один был в желтом, другой в красном,- их, пожалуй, и можно было отличить только по одежде. И вместе они были вылитый он - будто сошедший со стула той детской его фотографии, снятой где-то в "фотомоменте", с торчащей козырьком челкой, с взвихренным хохолком.
Это стало ясно, как только Констанца сняла с мальчуганов береты.
- Леша и Дима,- Констанца тревожно улыбнулась, подталкивая сыновей вперед.
Она не сказала им: "Вот ваш папа…" Это его даже обидело. Констанца остыла от первого безрассудного порыва. Смотрела, вдумывалась - хотела понять.
Дети стояли перед ним, как намокшие цыплята,- отчужденные, напуганные какой-то неправдой.
Рожденное из самых глубин желание схватить этих мальчишек, прижать их к себе, потискать, посадить к себе нашею означало в то же время признание, что Констанца его жена, что он, следовательно, любит ее, но этого, не было. И не могло быть, потому что В недрах его души непроходящей болью ныла другая любовь.
Констанца поняла. И впервые ужаснулась пропасти между ними.
Все эти дни, часы она была с ним - мертвым, ни о ком не хотела думать, ни знать, а когда он пришел живой, оказалось, что его - нет, просто - нет! Констанца стащила с себя плащ, вытерла детям носы. В острой прорези платья Дим увидел межинку грудей. Она раздевала детей, обтекала стулья, углы шкафа, книжные полки, как рыба в аквариуме. И удивительно было в ней это сочетание полноты и элегантной верткости.
