— На-аверно, генерал Кутепов, — прохрипел Гатуа на ухо Хованскому, выходя в коридор.
Подошел, кланяясь и расшаркиваясь, Берендс. Любезно улыбаясь, он пожелал всем доброго утра, сказал несколько добрых слов о генерале Кучерове и высказал особое соболезнование Аркадию Попову. Потом спросил, в кабинете ли директор. У него-де имеются серьезные данные о преступлении.
— Впрочем, — продолжил он, — у меня секретов нет, могу сказать и вам!
Все покосились на машинистку Грацию, она стояла в стороне от всех и, казалось, ничего не видела и не слышала.
Берендс словно только сейчас ее заметил. Как ни в чем не бывало он подошел к ней и, ласково взяв за руку, сказал:
— Кураж, ма пети, ту сера бон![24] (Он всегда говорил с ней на ломаном французском, хотя знал этот язык в совершенстве.)
Вышел генерал Перрет. Лицо его было красным. Казалось, его вот-вот хватит удар.
— Ступайте, Грация, к себе в бухгалтерию, потом во всем разберемся. Сейчас не до вас. Не правда ли, господа? — и он повернулся к Гатуа и Хованскому.
Гатуа хотел было что-то возразить, но Хованский, опередив его, сказал:
— Разумеется, ваше превосходительство!
— Да, да! Конечно! Отлично! — подхватил, кланяясь директору, капитан первого ранга Берендс.
— А теперь пойдемте к Вуйковичу, — сказал Перрет.
— Начальник полиции сейчас в кабинете, который отведен следователю. Разговаривают с Ириной Львовной. Бедняжка по наивности попала в такую историю! Испугалась! — и Берендс изобразил на лице испуг.
Все промолчали и, не глядя друг на друга, направились по коридору к начальнику полиции.
4
Есаул Скачков постучал по пюпитру палочкой. Оркестр умолк. И вдруг он почувствовал, что сзади кто-то приближается. Скачков оглянулся, увидел двух жандармов и следователя и понял, что все пропало. Кадеты с недоумением смотрели, как к их капельмейстеру подошел полицейский чиновник и резким голосом громко бросил:
— Господин Скачков, следуйте за мной.
Есаул побледнел, хотел что-то возразить, но, взглянув на кадет, отшвырнул в сторону свою дирижерскую палочку, молча зашагал в сопровождении жандармов на нижний двор.
Начальник полиции не мог лишить себя удовольствия, чтобы не уличить убийцу по-шерлокхолмски, с эффектом. Поэтому в кабинет директора были приглашены директор с инспектором, командиры сотен, все присутствовавшие накануне на вечеринке у Гатуа, бухгалтер, машинистка Грация, сторож с электростанции, возница Алимхан, Аркадий Попов, Васо Хранич.
На письменном столе лежал топор — улика № 1 (улика № 2 — платок, — видимо, не должна была фигурировать). За столом в кресле с грозным видом восседал начальник полиции. Он был доволен.
Вечером он сможет доложить господину министру, что преступник обнаружен и сознался. В последнем Вуйкович был уверен: «Обламывали и не таких!» Остальные разместились на стульях, креслах и диване. Не хватило места только Алимхану и сторожу Йове, и они жались в сторонке у стены.
И все-таки, хотя все, казалось, было ясно и начальника полиции интересовало лишь признание Скачкова в убийстве с целью ограбления, никто не знал, как поведет себя есаул, что можно ждать от истеричной машинистки и от вконец расстроенной Ирен. И главное, что скажут Гатуа, Хранич, Хованский и Аркадий Попов. Многое было проблематичным, многое зависело от того, обвинят ли Ирен Скачкову в соучастии.
Поэтому в комнате царила гнетущая тишина. Наконец, дверь отворилась, и вошел Скачков в сопровождении следователя. Жандармы остались у двери в коридоре.
— Господин Скачков, — сказал следователь, — вы обвиняетесь в предумышленном убийстве генерала Кучерова и ограблении корпусной кассы. Прежде чем ответить, подумайте. Согласно законам нашего государства только чистосердечное признание может спасти вас от смертной казни, которую предусматривает параграф Уголовного кодекса. Теперь все зависит только от вас.
Вуйкович сделал небольшую паузу и, поднявшись, спросил:
— Признаете ли вы, господин Скачков, себя виновным в предъявленном вам обвинении?
Есаул равнодушно посмотрел на полицейского комиссара, на топор, потом встретился с горящими гневом и жаждой мести глазами Аркадия Попова и, быстро отведя взор, невольно скрестил его с полным презрения и брезгливости взглядом Хованского. И Скачкову почему-то вспомнились вчерашняя вечеринка и большие насмешливые глаза Кучерова. Рядом с Хованским сидел Берендс. Его голубые глазки под пшеничными бровями излучали симпатию, смешанную с сожалением, и весь его вид убеждал есаула в том, что сознаваться надо. Рядом с капитаном сидела Ирен. Умоляюще сложив руки, она шептала:
