В них встретил обнищавший друг.
Сказал: прости! он людям бессердечным
И в глушь пустынь бежал от них, как зверь.
Людская жизнь бесцельным злом и вечным
Ему казалася теперь.
Смеялся он над счастьем и над славой
И проклинал всю землю, как тюрьму.
Его душа питалася отравой,
Он жаждал мести — но кому?..
Однажды ночь спускалась над пустыней.
Беглец лежал под пальмами, в тени,
И праздный взор по тверди темно-синей
Считал несчетные огни.
И думал он: «Далеки ль звезды эти? —
Когда б на ствол той пальмы взгромоздить
Другой, на тот — еще один, то третий
До неба должен доходить».
«А там что? Там, на голубой поляне
Горит, как жар, из золота дворец.
Кругом него вращается в тумане
Светил негаснущий венец».
«А во дворце благоуханьем веет;
Курений дым змеится вдоль столбов,
И серебро фонтанных брызг белеет
На пестром золоте ковров».
«Но где же он, Владыка? Пресыщенный
Красой дворца и блеском звезд ночных,
Уже давно душой ожесточенной
Восторгов жаждал он иных…»
«И правит он землею для забавы,
И на людей с высот своих глядит,
Их жизни путь, тернистый и кровавый,
В нем дух жестокий веселит».
«Когда ж он видит бледный призрак счастья,
Скорей в него он хлещет с облаков
Бичом огня, болезней и ненастья,
Желаний злых и мрачных снов».
«Когда же кто-нибудь в бою суровом
Раздавленный, клянет его с тоски,
Смеется он над слабым нашим словом,
Он, неприступный для руки».
«А если вдруг… Ужели неприступный?!..
А если мы сильней, чем он хотел?!..
И человек, как мститель неподкупный,
Взобраться б на небо сумел?..»
…………………
Немую ночь встревожил крик безумный.
Беглец вскочил и, вверившись звездам,
От сна пустынь прошел в свой город шумный
Свершать угрозу небесам…
II
Вблизи эвфратских вод, среди святой поляны,
Собрались к празднику сыны долин и гор,
И смуглые тела, и красные тюрбаны,
И белые плащи слились в цветной узор.
Кумирен яркий ряд средь сонных рощ мелькает;
Над пестрою толпой поднялся пестрый гул.
Здесь обнаженный раб товары выкликает;
На тюке сел купец; в сторонке дремлет мул.
Там пляшет женщина в одежде разноцветной:
Воздушные стопы по камышу скользят;
Движения, как страсть, сначала чуть заметны,
Но, разгораясь все, вдруг бешенством горят.
Стремится мать в шалаш, грудному вняв ребенку,
А муж торгует жен, и сыновья — невест.
Наездники летят друг с другом в перегонку,
И ржанье конское разносится окрест.
Но вот призывных труб раздался звук протяжный.
Из темной храмины выходит ряд жрецов.
Меж ними белый бык, медлительный и важный,
Кивает головой под тяжестью цветов.
Настал для жертвы час. И смолк народ мгновенно,
И ниц, молясь, упал. Уже алтарь зажжен.
Встает пахучий дым, звучит напев священный,
Блистающий топор над жертвой занесен.
И вдруг все обмерли… Под шкурою звериной
И с луком за спиной неведомый дикарь
Мелькнул среди жрецов, мелькнул и в миг единый
Освободил быка и разметал алтарь.
И, руки вверх воздев, он бросился к народу:
«Кому вы молитесь?! Я был богат, друзья,
И множество быков я небу сжег в угоду, —
И вот что я теперь! И вот награда вся!»
«А вы!.. Вы год назад молились здесь, как ныне,
Но кто за этот год не плакал? Где он, где?
Тот потерял жену, другой грустит о сыне,
Того сразил недуг, а тот скорбит в нужде».
«И кто всему виной? Не он ли, кто владыкой
Слывет средь всех племен? кому все — жертвы жгут?
Владыка ярости! Мучитель! Демон дикий!
Ему алтарь? Ему молитвы? Тщетный труд!»
«Смягчается ль хоть раз он матери слезами,
Когда дитя ее он смерти отдает?
Мольбами путников, засыпанных песками?
Голодных воплями? Молитвами сирот?»
«А он на все глядит, — глядит, но не с участьем,
А как палач, душой жестокой веселясь,
И то, что мы зовем добром, надеждой, счастьем,
Он сотворил лишь с тем, чтоб нас дразнить, смеясь.»
«И смотрит он, смеясь, как человек, гонимый
Суровым голодом и полчищем забот,
Бежит за собственной мечтой неуловимой,
Бежит и падает, бежит, пока падет…»
«А чуть забудешься, — гляди, уже готовы
Друзья, чтобы предать, — враги, чтоб погубить, —
Глупцы, чтоб наложить на гордый дух оковы, —
Болезнь, чтобы терзать, — земля, чтоб проглотить…»
Так странник вопиял. Тревожная сначала,
Толпа, по манию двух к ней простертых рук,
Смирилась, замерла и снова задрожала,
