Картина была хороша. Пожалуй, даже более, чем просто хороша. Блестящий птичий глаз смотрел с холста осмысленно, со значением, а позади птицы расстилался типично итальянский пейзаж, но Чарльзу он почему-то напомнил берега Виндраша. Может, купить ее?
Он был совершенно выбит из колеи. В Турин он приехал потому, что просто не мог оставаться в своем прежнем жилище. Молодой художник, в последние полтора года деливший с ним кров, теперь его покинул.
— Мне надо заводить семью, — сказал он. — Я должен позаботиться о родителях. Моя жизнь совсем не похожа на твою.
Чарльз рыдал от отчаяния. Хотя чего он мог ожидать? Это случилось с ним не в первый раз. И не в последний. Все они в конце концов женятся. Но эта боль была сильнее всех предыдущих. На сей раз он позволил себе лелеять надежды, крушение которых обернулось невыносимыми муками.
Тогда он отправился в странствия и так очутился в Турине, в этой галерее, перед этой картиной, напомнившей о другом, далеком доме, куда он вернуться не мог.
Та же картина напомнила об одном дне его детства. Там был грач. И рогатка. На глаза его навернулись слезы при мысли об Уильяме — вот кто шел по жизни легко и счастливо, со спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне. Он подумал о малышке Доре, его дочери. О глубокой черноте и об игре ярких красок.
Он решил купить эту картину с грачом в подарок Доре.
Смахнув слезы, он направился к владельцу галереи оформлять покупку. Можно ли доставить картину к нему в гостиницу? Сегодня, ближе к вечеру. Grazie.[5]
Несколько часов спустя портье в гостинице принял картину от посыльного, подозвал слугу и приказал отнести ее английскому синьору. Не дождавшись ответа на стук в дверь, слуга решил, что синьор Беллмен куда-то ушел, и открыл номер служебным ключом. Так было обнаружено тело Чарльза.
Из Италии пришла весточка. Непонятное письмо на чужом языке. Уильяму пришлось посылать в Оксфорд за человеком, способным его прочесть.
— Но разве он болел? Нам об этом ничего не известно, — сказала Роза. — Это был несчастный случай? От чего он умер?
Переводчик негромко кашлянул:
— В письме не указана причина смерти.
Уильям жестом пригласил итальянца выйти из комнаты.
— Мой кузен наложил на себя руки? — спросил он тихо, когда за ними закрылась дверь.
Чужеземец нервно облизнул губы:
— Из текста можно сделать и такой вывод.
Со времени своего последнего визита Чарльз писал им несколько раз. Роза достала эти письма из ящика стола и стала зачитывать отдельные места вслух. Чарльз опубликовал несколько своих стихотворений в одном журнале — правда, журнал не из самых солидных. Он посетил одно из красивейших мест в Италии — и несколько фраз с описанием тамошних гор. Во время поездки в Париж он приобрел очень изящный столик — качество отделки выше всяких похвал, вот только не вписался он в интерьер дома так, как хотелось бы Чарльзу.
Уильяму не нравился вид этих листков в руках Розы. Черные чернила на белом фоне. Мертвец, говорящий устами его жены. Однако он не смог подобрать слова, чтобы ей это высказать.
Она опустила руку с письмом и всхлипнула:
— Ох, Уильям! Подумать только! А ведь он был не старше тебя!
«Он был старше меня на три недели», — подумал Уильям.
И, оставив Розу плакать над письмами, вернулся к своим счетам.
Спустя неделю пришло еще одно письмо. На сей раз написанное по-английски, оно являло собой странную смесь из формально-юридических фраз и цветистых пассажей, которые приходилось перечитывать дважды, чтобы уловить смысл. Но главное было понятно.
Для человека состоятельного и праздного Чарльз вел не такую уж экстравагантную жизнь. Он любил хорошие вина и сигары, но не слишком увлекался тем и другим; он любил живопись и красивую мебель, но арендуемый им небольшой дом отнюдь не был переполнен антиквариатом. Прочие расходы его были весьма умеренны.
Свою мебель Чарльз завещал поименованному в письме «другу-живописцу». Дар был щедрый, но не настолько, чтобы вызвать пересуды.
Его деньги, фабрика и особняк отошли к Уильяму.
