— Да я и не спорю…
— Вот и не спорь. Такая девушка! От сердца, можно сказать, отрываю. Художница…
— Художница?
— Гимнастка-художница, то есть художественная гимнастка. Чемпионка края. Какого края?
Отдаленного… Может, слышал в спортивных новостях или в газете читал — Наташа Забуга?
— Не слышал.
— Зато теперь увидишь, а может, даже и потрогаешь…
— Леха, перестань. Мне всего лишь на один день рождения сходить, и все. Чтобы приличная девушка, не напилась, не обворовала хозяев…
— Приличней не бывает! Ты меня просто спас, Димыч, с этой… Я имею в виду курсовую по ТММ…
Вернувшись в свою комнату, Иволгин вместо двоюродной сестры застал там разъяренную горгону. Хоть пряди ее волос безвольно болтались вниз мышиными хвостиками, но глаза могли превратить в камень любую органику. Поэтому Дима старался на нее не смотреть, к тому же ему стало неудобно, что он забыл про эту вольную или невольную слушательницу.
— Значит, я — неприличная девушка!? — орала Ленка. — По-твоему, я — алкоголичка, шлюха и воровка!? А ты сам, знаешь, кто? Да ты…
С кухни уже бежали испуганные Димины родители. Простые и милые Иволгины…
Глава 5
МАРКОВ И АКЕНТЬЕВ МИКШИРУЮТ НЕМИКШИРУЕМОЕ
«Земную жизнь пройдя до четвертины, я очутился в сумрачном лесу…» Лес был нарисован на стене позади Кирилла.
«Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом…»
Пульт диск-жокея помещался в избушке, построенной из подручных материалов местным плотником Матвеем со страшного похмелья. Потому избушка получилась несколько покосившейся, с наклоном в сторону барной стойки. Но так она смотрелась еще реалистичнее. «Ветхая избушка вся в снегу стоит, диск-жокей Кирюшка у окна сидит…»
Интерьер кафе «Аленушка» был выдержан в русских народных традициях, как их понимали художники-оформители, не более искусные, чем плотник Матвей. По стенам белели стилизованные березки, за которыми прятались фигуры в сарафанчиках, в углах висели рушники, лопаточки, туески. У дверей администратора стояла дважды на своем веку поломанная прялка — первый раз в далекой карельской деревне рухнувшей крышей, а второй раз упавшим от удара вышибалы буйным посетителем кафе. На барной стойке возвышался тульский самовар. Об этого медного красавца частенько бились головами подвыпившие посетители. Некоторые из них отворачивали краник, наклоняли головы и подставляли рты под ожидаемую струю. Кроме пыли оттуда ничего нельзя было высосать, а последнее время бармен Игорек стал сливать туда что попало. Но никто еще пока не умер от отравления, по крайней мере, на глазах Игорька.
Что касается до самой Аленушки, то вчера Марков видел за крайним столиком плачущую навзрыд девицу. Она пыталась несколько раз склонить голову на руку, но нетвердый локоть каждый раз соскальзывал со стола, голова летела вниз и поднималась от столешницы с трудом, будто тянул ее на дно тяжелый камень. А еще огромный вышибала Серега Красин, боксер-тяжеловес, который учился в ЛИВТе вместе с Кириллом, правда, на электромеханическом факультете, время от времени напевал утробным голосом: «Я тебя своей Аленушкой зову, как прекрасна эта баба наяву…»
Сегодня Красин был в строгом костюме и белой рубашке с галстуком. Такой был сегодня особенный случай. Кирилл даже не сразу его узнал, настолько элегантным и стройным он выглядел. При виде входящего в кафе Кирилла Красин принял шутливую боксерскую стойку и скорчил злобное лицо. Приблизился, покачиваясь из стороны в сторону, и огромными ручищами сгреб Маркова, словно снегоуборочная машина снежный комок.
— Кирюха, дай грудь потопчу, — басил Красин, тыча огромным кулаком в белоснежную рубашку Маркова. — Смотри, как он накачал грудные мышцы — кулаку больно!
— Ты мне галстук помнешь, Красин, — отпихивался от его дружеских объятий Кирилл, — и рубашку тоже.
— А ты тоже сегодня при параде! Прямо Ленконцерт! Не скажешь, что судомех зачуханный.
Где мазутное пятно, Марков? Я тебя спрашиваю…
— Чем это электромеханики лучше?
— Электромеханики — народ аккуратный и интеллигентный. У нас даже декан по фамилии Раушенбах. А у вас этот… Ледорубов…
— Леготаев. Я тебя как раз за Раушенбаха и принял. Первый раз в таком виде вижу.
