На похороны Максима не отпустили — то ли телеграмма затерялась где-то, то ли командование не сочло нужным. Когда брат вернулся домой, Наташа не сразу узнала его — серый какой-то, будто пылью подернутый. Он вернулся в институт, но учился уже без прежнего энтузиазма. Потом перевелся на вечернее отделение, а днем подрабатывал — разгружал вагоны на товарной станции, благо силой Бог не обидел. На все расспросы Максим угрюмо отмалчивался и подолгу смотрел в одну точку, думая о чем-то своем. Наташа даже пугалась в такие минуты — вроде свой, родной, привычный, но и чужой в то же время.
Много позже он рассказал ей про бунт в тюрьме, про то, как их, пацанов, отправили на усмирение, как стояли они в оцеплении, а там, внутри, был настоящий ад. Кто-то из офицеров скомандовал «Огонь!», все начали стрелять, и он сам, ошалевший от ужаса восемнадцатилетний мальчишка, не помня себя, палил в толпу из автомата…
Его тогда как прорвало — говорил и говорил. Наташа просто сидела рядом, слушала, кивала, а потом налила брату стакан водки и отправила спать. Непьющий Максим стакан послушно оприходовал и проспал часов двадцать, но на следующий день встал почти таким же, как прежде, до армии. Будто треснула каменная маска и стало видно, что человек под ней — живой.
Брат с сестрой сильно сблизились после той ночи. Потом еще было много всякого… Сначала мама пришла домой и, краснея как девочка, объявила, что ее сослуживец, пожилой одинокий вдовец, сделал ей предложение. Даже чудно было, что мама (мама, в ее-то возрасте!) может выйти замуж.
Однако так и произошло. Не было, конечно, шумной свадьбы, белой фаты и криков «Горько!», «молодые» просто зарегистрировались в районном ЗАГСе и уехали на месяц в Крым. А еще через полгода и вовсе переехали в славный город Санкт-Петербург, который тогда еще именовался Ленинградом.
В последний вечер перед отъездом мама пришла домой грустная. Она долго перекладывала какие-то вещи, излишне подробно рассказывала, где лежат запасы соли и крупы, объясняла Наташе, как заполнять квитанции на квартплату… Потом села у стола — и вдруг заплакала.
— Мамочка, ты что? — удивилась Наташа. — Ты ведь счастлива! И Иван Сергеича ты любишь.
— Люблю, — всхлипнула мама, — а как мне вас оставить?
— Да не переживай ты, мы ведь взрослые уже! Будешь к нам в гости приезжать, а мы — к тебе…
Мама постепенно успокоилась и снова начала говорить о том, что, убирая зимнюю одежду на лето, ее надо непременно перекладывать нафталиновыми шариками, что старое пальто с лисьим воротником еще можно переделать и носить, что Максиму надо непременно купить новые ботинки… Потом, вздыхая, достала из шкафа заветную шкатулку с украшениями.
— Бусы янтарные я, пожалуй, с собой возьму, а вот серьги с аметистами — тебе! Носи, они же тебе всегда нравились.
— Спасибо, мамочка, но не нужно… — слабо протестовала Наташа. Она вообще-то была равнодушна к украшениям.
— Нужно, нужно! Кольцо вот тоже возьми, оно мне мало. А вот это, — она протянула Наташе тяжелое, старинное золотое кольцо с синим камнем, — это еще Конкордия Илларионовна подарила, когда мне твой отец предложение сделал. Я и не носила его совсем… Ты его Максиму отдай, когда женится. Бабушка просила — пусть обязательно подарит своей невесте.
Наташа взвесила украшение на ладони, удивилась, какое оно тяжелое, полюбовалась игрой света в глубокой синеве… И припрятала в дальний угол комода — от греха подальше. Честно говоря, она давным-давно забыла о нем, а вот сейчас, в эту долгую бессонную ночь, вспомнила почему-то.
Потом были три дня, когда по улицам шли танки. А кончилось это тем, что миллионы людей легли спать в одной стране, а проснулись совсем в другой. Советский Союз рухнул, цены в космос улетели, и научные сотрудники оказались никому не нужны. Почти год Максим краснел от стыда, отдавая Наташе свою зарплату на хозяйство. Понимал ведь, что на них даже кошку не прокормишь. Он пытался подрабатывать то здесь, то там — репетиторствовал, продавал стройматериалы, писал статьи для газеты «Непознанный мир», но все это были крохи, которые немедленно съедала инфляция. Наташа никогда его не ругала, просто брала деньги и молча клала их в общую кассу. Она-то оказалась вполне востребована в новой реальности. Как говорят умные люди, ссориться можешь с кем угодно, только не со своим бухгалтером.
