— Очень вам благодарен! Но могу вас уверить, что эти пущенные слухи — сущий вздор. Я не похищал этой девушки и ее у меня нет.
— За что же эти буйства, скажите, эти поджоги? Удивительно!
— Слышите? — спросил Панчуковский вместо отпета, обратясь к исправнику, — Шульцвейн удивляется, из-за каких это благ я подвергся тут такому насилию!
— Могу вас уверить, — отнесся через комнату Подкованцев, жуя во весь рот сочный донской балык, — за полковника я поручусь, ма фуа[28], как за себя! Это мой искренний друг, и дебошей делать никогда он не был способен — пароль донёр[29]!
— За что же, однако, это толпа решилась на такие действия?
Панчуковский улыбнулся.
— Какой же вы чудак, почтеннейший мой! Не знаете вы здешнего народа! Мой конторщик сбавил цену на этих днях. Многие стали с половины недели, а пришли к расчету, — все одно захотели получить и подпили еще вдобавок. Шинкарь перепугался, ушел, а они бочку разбили. Что делать! На то наша Новороссия иногда Америкой зовется! Ее не подведешь под стать наших старых хуторов: что в Техасе творится, то и у нас в Южнобайрацком уезде.
— Именно не подведешь, — гаркнул, утираясь, Подкованцев — еще раз, вотр сайте! А теперь, поманжекавши, можно и за дела… Ну что, Васильев?
На пороге залы показался рослый, бравый мужик. Это был любимый исправницкий сотский, как говорили о нем, тоже из беглых, давно приписавшихся в этом крае.
— Что, поймал еще кого?
— Шестерых изловили, ваше благородие, а остальные разбежались.
— Лови и остальных.
— Нельзя-с; в уезд господина Сандараки перебежали, граница-с тут за рекой…
— Вот и толкуйте с нашими обычаями; беда-с! Кого же поймали?
— Да из бунтовавших главного только не захватили. Он еще ночью бежал, сказывают, в лиманы, к морю. Да он и в поджоге не участвовал-с, как показывают.
— Главный? Кто же он? Как о нем говорят?
— Будто бы из бурлаков-с, Левенчуком прозывается… Он за эту девку их высокоблагородия-с… за нее и буйствовал и других подбил…
Подкованцев также подошел к полковнику, взял его под руку и отвел к окну.
— Экуте, моншер[30]. Ты мне скажи, по чистой совести: украл ты девку эту? ну, украл? Говори. Ты только скажи: я на нее взгляну только, а в деле ни-ни; как будто бы ее и не было… слышишь? Я только глазом одним взгляну!
— Ей-богу же, это все враки! никого у меня нет!
Подкованцев почесал за ухом. Серые глаза его были красны.
— Ну, Васильев, — обратился он к сотскому, — заковать арестованных и препроводить в город! Отпускай понятых из первой слободы, а там бери новых и так веди до места… Марш!
— Насчет же опять той лошади убитой, бурлацкой, — спросил сотский, — как прикажете? Это их человек убил…
— Как приказать? Сними с нее кожу, и баста!., на сапоги тебе будет! Ведь тоже беглая!
— Теперь же мы в банчишку, сеньор! — весело заключил исправник по уходе сотского, обращаясь к хозяину. — А вы, мейн герр, хотите? — подмигнул он Шульцвейну.
— Нет, пора домой-с. В степь-с надо.
Колонист походил еще немного возле окон, взял шапку, простился и уехал, вздыхая.
Исправник же до поздней ночи попивал морской пунш, то есть ром с несколькими каплями воды, играл с Панчуковским в штос, выиграл десять червонцев, поцеловал хозяина в обе щеки, сказал: «Не унывай, Володя! мы дельцо обделаем и с виновных взыщем!» — и уехал, напевая романс: «Моряк, моряк, из всех рубак ты выше и храбрее».
— Адьё, милашка! — крикнул он Панчуковскому уж из-за ворот и прибавил: — Слушай, сердце! Мне часто в голову приходит: как я умру? своею смертью или не своею? Был я в походах с Нахимовым и чуму перенес… Бог весть! Стоит ли об этом думать!
— Как кому!
Исправник уехал.
— Ворота, однако, на запор отныне постоянно! — сказал полковник слугам, — благо, что отделались от одной беды; надо вперед остерегаться еще более…
— Аксютку же прикажете выпустить теперь? — спросил Абдулка по отъезде исправника, ухмыляясь и раздевая барина в кабинете.
Полковник развалился на диване и зевнул.
— Оксану-то?
— Да-с; что ее теперь держать? Мы разыщем другую…
— Нет! пусть, Абдул, она еще поживет. Я поеду пшеницу на хутора молотить, так ты ее тогда вперед доставишь… Да не забудь и самовар туда с провизией отправить: а то я тогда без чаю там просидел.
