ПОСКОРЕЕ БЫ УБРАТЬСЯ из этого клуба, но уйти без сестры я не могу. Клуб «Мистик». Черт возьми, сколько раз за все годы я ходил сюда с друзьями – здесь подростки тусуются вместе с теми, кому уже стукнуло двадцать один. Ко мне подходит какой-то гринго, его рубашка просто кричит, что он марихуанщик.
– Есть покурить, чувак?
Покурить?
– Нет, я ищу кое-кого, – объясняю я.
– Все мы кого-то ищем, да? – отвечает марихуанщик.
Кто-то касается моего плеча и кричит что-то, но из-за музыки не разобрать. Меня это начинает бесить. Я поворачиваюсь:
– Какого черта тебе на…
Мой язык забыл, как двигаться, я замираю с открытым ртом: передо мной живая богиня. Монике Фокс не слиться с толпой, даже если она этого очень захочет. Моника в чертовски сексуальном красном платье, у нее длинные вьющиеся волосы изумительной красоты и особая аура вокруг, из-за которой на Монику все смотрят. В том числе и я.
Однако у нее стеклянный взгляд и, похоже, она вот-вот споткнется. Протянув руку, я поддерживаю ее, чтобы она не упала, но она отталкивает меня.
– Не прикасайся ко мне! – говорит Моника невнятно.
– Ты пьяная.
– Мне просто хорошо, – медленно объясняет она. – Это не одно и то же.
– Ладно, как скажешь. – За ее спиной в уголке я замечаю сестру. Рука Бонка у нее на талии, как будто Дани его собственность. У меня в жилах закипает кровь.
– Ты куда-то спешишь?
Я не отвечаю.
– Вик, не надо меня игнорировать.
– Я тебя не игнорирую.
Она хватает меня за плечо и притягивает к себе, чтобы я услышал, что она хочет мне сказать.
– Я пока не собираюсь уходить и тебе не позволю уйти. – Ей практически приходится кричать, потому что грохочет музыка. – Вечно скрываться у тебя не выйдет.
Отказавшись от затеи спасти Дани, я беру Монику за руку.
– Куда ты меня ведешь? – выдернув руку, спрашивает она.
– На улицу.
– А может, я не хочу на улицу. – Она вертит головой, высматривая кого-то на танцполе. – Я пришла с Бри и Эштин. С подругами.
– А уходишь со мной.
Снова взяв Монику за руку, я веду ее к выходу. Она идет нетвердым шагом, пару раз цепляясь за собственные ноги.
– Сколько ты выпила? – спрашиваю я.
– Не знаю, – подняв свободную руку, как будто сдаваясь, говорит Моника. – Достаточно, чтобы чувствовать себя очень-очень-очень клево и очень-очень нетрезво.
О боже!
– Даже не знаю, почему мне не все равно, что ты здесь, и почему меня беспокоит то, что ты меня ненавидишь.
– Я не ненавижу тебя, – негромко говорю я, пока мы пробираемся сквозь толпу.
Моника поднимает на меня глаза, во взгляде гнев и презрение.
– Я поцеловала тебя, а тебе до этого и дела нет. Ты даже назвал это ошибкой.
Она откидывается назад и смотрит мне прямо в глаза. Ох, черт, я попал. А тут еще она вдруг теряет равновесие и начинает падать назад. Мне приходится буквально ловить ее. Взглянув на проходящих мимо нас людей, Моника поднимает на меня свои глаза, они будто сияют в темноте.
– Ты сам себе портишь жизнь. Трей надавал бы тебе по шее, если бы увидел, во что ты превратился. – Прищурившись, Моника ждет моей реакции. – Неважно, Вик, ненавидишь ты меня или нет. Я тебя ненавижу.
– Ну, это даже хорошо.
– Почему?
– Потому что ты все еще девушка моего лучшего друга, – просто говорю я. – Вот почему.
– Эй! – Кто-то окликает меня. – Виктор Салазар! Слушай, вон там твоя сестра с Мэттью Бонком. Сосутся возле бара.
Вот черт! Не выпуская Монику из рук, я смотрю ей в глаза. Мне хочется быть с ней рядом, сказать ей, что всегда буду ей предан, несмотря ни на что. Но моя откровенность только все усложнит.
– Мне нужно спасти сестру от Бонка, – говорю я. – Но тебя в таком виде я оставить не могу.
– Я передумала. Иди. Просто уйди. Мне не нужен ни ты, ни твои дурацкие поцелуи. – Моника отмахивается от моих рук. – Ты уходишь как раз тогда, когда ты кому-то нужен, Вик. У тебя прямо талант.
– Ты не понимаешь. Мы с Треем были лучшими друзьями. – Это хуже, чем поражение. – Я не могу… не могу этого сделать.
– Ты ничего не знаешь про нас с Треем! – кричит Моника.
– Я знаю, что он любил тебя, – говорю я.
– Ни хрена ты не знаешь, Вик. Думаешь, что знаешь, но тебя надули, как и меня. Ты думал, что знаешь Трея, но он оказался не таким, каким мы его считали.
