Она входит в комнату и останавливается у кровати, у меня в ногах. Темно-карие глаза и черные волосы, длинные и прямые – мы совсем не похожи: у меня зеленые глаза и непослушные кудри, которые я унаследовала по папиной линии.
– Моника, спустись и поешь чего-нибудь. Твоему организму вредно голодать, особенно в твоем состоянии. Надо все-таки встать с постели и подвигаться, а то одеревенеешь вся.
– Я знаю. Обязательно приду вниз, когда смогу.
Такое ощущение, что колени уже забыли, как сгибаться, но мне все равно. Боль и ломота блекнут в сравнении с душевными страданиями.
– Со временем станет легче, – спокойно и тихо говорит мама.
Когда она уходит, меня охватывает паника. А вдруг мама или папа начнут задавать мне вопросы, на которые я не хочу отвечать? Ведь о том, что происходило в последние недели между Треем и мной, никто не знает. Он заставил меня пообещать, что я унесу его тайну о таблетках в могилу. Доказать ему свою преданность я смогу, только обманув всех остальных.
Трей говорил, что таблетки ему необходимы. Наверное, где-то в глубине души я посочувствовала ему из-за таблеток, которые принимаю сама, когда боли усиливаются и хочется их облегчить. Я сажусь, и кости тут же дают о себе знать, напоминая мне о том, что утром я не приняла лекарство.
Черт! Это ужасно – не иметь власти над собственным телом. Как справиться с этим, со смертью Трея и с тем, что Виктор не хочет ни с кем общаться? Не знаю, смогу ли выдержать сейчас без него. Когда я вхожу в ванную и открываю бутылочку с лекарством, на глаза снова наворачиваются слезы. Они все текут и текут. Ощущение такое, будто я падаю в бездонную черную дыру.
* * *
Спустя два дня, перед самыми похоронами Трея, мне позвонила миссис Мэттьюс. Она попросила, чтобы на церемонии я сидела с их семьей, и я не могу отказать ей, хотя часть меня хочет рассказать всем о том, что мы с Треем расстались. Я бы предпочла стоять позади всех и оплакивать Трея в одиночестве. Никто не знает, что я чувствую.
Когда я вхожу в квартиру, миссис Мэттьюс с красными опухшими глазами обнимает меня. Ее несчастный вид соответствует моим чувствам.
– Моника, пожалуйста, пойди в комнату Трея и возьми себе все, что захочешь, – тихим, слабым голосом говорит она. – Там на доске много ваших с ним фотографий. Мы хотим, чтобы они остались у тебя. Все, что захочешь, – твое, дорогая. – Вы уверены? – нерешительно спрашиваю я. – Да, конечно. Трей тебя любил. От этих слов мне становится плохо. К глазам опять подступают слезы. В комнате Трея я была бессчетное количество раз. Нам с ним было так хорошо вместе. Я поднимаюсь по лестнице, иду по коридору к его комнате, и меня охватывает сильная грусть.
Останавливаюсь у его двери и смотрю на истертую деревянную отделку. Взявшись за ручку, я открываю дверь и вхожу. Все мне до боли знакомо в этом тихом и спокойном мире Трея. Без него комната кажется пустой, но в то же время я чувствую его присутствие здесь. На стенах постеры его любимых музыкантов, на комоде, как марширующий оркестр, выстроились в ряд футбольные призы. Пройдя дальше, я смотрю на фотографии, приколотые к большой доске над письменным столом. Она заполнена нашими фотографиями. И фотографиями друзей. На них мы всегда улыбаемся, и никто не знает, что у Трея есть темная сторона. Он не умел справляться со стрессом, и временами стресс брал над ним верх.
Вот бы повернуть время вспять и снова поговорить с Треем о тех таблетках, что он принимал. Надо было мне обо всем рассказать его родителям… или кому-нибудь еще. Но я не рассказала.
Я провожу пальцами по одной из фотографий (мы с Треем на пляже прошлым летом), и тут на стол из-за доски выпадает другой снимок. Я беру его в руки, и меня передергивает. На фото Трей и розоволосая Зара. Она сидит у него на коленях, обняв его за шею, и улыбается в камеру. Трей в камеру не смотрит. Он смотрит на Зару так, будто влюблен в нее без памяти. Когда мы только начинали встречаться, он так смотрел на меня.
Перевернув фото, я читаю надпись на обороте, и по моей спине пробегает холодок. «Навсегда вместе». И нарисованы сердечки. Эти слова Трей говорил мне.
