– Тебе лучше не разговаривать, Генри.
– Спасибо, мамочка.
– Заткнись.
– А ты знаешь, что у тебя на носу здоровенный прыщ? Он отбрасывает тень.
– Спасибо за информацию.
– У тебя есть шанс попасть в книгу рекордов Гиннесса.
– Знаешь, Генри, я бы рад накормить тебя землей, да руки заняты: держу твои кишки, чтобы не вывалились.
– Не пачкай кровью рубашку Франклина.
– Конечно, Генри.
Генри опять повернулся к прожектору. Его цвет сменили на бледно-желтый. Интересно, как они это делают, подумал Генри. Он смотрел, как драпировка горы тоже меняет цвет – только ее кромка оставалась прежней и четко вырисовывалась на звездном небе.
– Ты можешь сам подержать рубашку у себя на боку? Нет, другой рукой.
Генри почувствовал, что его собственная рука пришла в движение.
– Молодец.
– Спасибо, тренер. Стараюсь.
Санборн подошел к куче веток, взял несколько штук и бросил на потухающий костер. Они мигом расцвели язычками пламени и затрещали искрами. Санборн опять вернулся к куче и подбросил в огонь еще одну охапку. Потом подошел к рюкзаку, достал фляжку с водой, принес Генри и приподнял ему голову – и снова уронил ее, когда Генри вскрикнул.
– Ладно, ладно, – сказал Санборн. – Признаю свою ошибку.
Потом он попытался наклонить фляжку у губ Генри, а Генри попытался повернуть голову и поймать несколько капель так, чтобы его тело при этом не вопило о пощаде. Но скоро пришел к выводу, что лучше сохранять неподвижность – полную неподвижность. Например, лежать и смотреть на костер, который весело потрескивает, как будто все в мире идет своим чередом и ни у кого не застряла в ребрах целая пригоршня дроби.
Прожектор поднялся выше и светил уже не так ярко. Наверно, аккумулятор садится, подумал Генри.
В чем бы ни была причина, когда яркость прожектора упала, воздух стал холоднее и у Генри чуть-чуть задрожали ноги. Санборн принес спальный мешок и накрыл его, но Генри все равно чувствовал, что ноги дрожат, хотя при этом начал еще и потеть.
– Санборн, – сказал он, – бери фляжку, попробуем опять.
Они попробовали, и Санборну удалось влить Генри в рот немного воды. Генри глотнул, и боль прокатилась по всему пищеводу сверху донизу. Потом из него изверглось то, что он проглотил, вместе с тем, что еще оставалось в желудке, а когда его перестало рвать, он плакал.
– Черт, – выговорил Генри очень-очень медленно. – Мне… стыдно.
– Тогда мы никому не расскажем, – ответил Санборн. – Разве что другим живым мишеням. Дай мне только их найти, и я расскажу им, как Генри Смит даже не смог не сблевать, когда его подстрелили.
– Ты… урод.
– Заткнись, Генри.
Он заткнулся. Они оба заткнулись. Полная луна поднялась над ними – уже не такая яркая, но достаточно яркая для того, чтобы погасить большинство звезд. И для того, чтобы по-прежнему освещать весь Катадин, так что он тихо сиял на фоне стоящей за ним черноты. И для того, чтобы освещать лагерь вокруг.
И деревья. Почему раньше он никогда не замечал рисунка древесной коры? Оказывается, по ней можно прочесть, как деревья сопротивлялись непогоде, которая накатывала с горы и избороздила их шрамами – но они выстояли. Какое это чудо – древесная кора в лунном свете!
Санборн встал подбросить в костер сучьев. Заодно он принес другую рубашку, свернул ее в комок и заменил регбийку, которую они до сих пор прижимали к боку Генри.
– Ты ее все-таки запачкал? – спросил Генри.
– Это ты ее запачкал, – сказал Санборн.
– С таких рубашек… с таких рубашек кровь не отстирывается.
– Отстирывается, если с отбеливателем.
– Потому ты и ходишь в розовых регбийках, придурок. Цветное нельзя стирать с отбеливателем.
– Нет, можно, если вода не слишком горячая. И они не розовые, а просто уже выцвели.
– Розовые, потому что ты стираешь их с отбеливателем.
Об этом они и говорили – можно ли стирать с отбеливателем цветные вещи, – когда по шоссе с визгом примчался ряд мигающих огней и остановился напротив поляны. Стали открываться дверцы, зажигая в салонах свет, и Генри услышал голоса. Санборн встал, закричал и замахал руками, и Генри понял, что приближается развязка пьесы, ее кульминация. Это была длинная пьеса, и пришло время отправляться домой спать, потому что он страшно устал.
