Санборн с грустью посмотрел на него.
– Вот идет собака. Черная. «Надо назвать ее Чернухой! Так оригинально! Слышишь, Чернуха? Иди сюда, Чернуха!»
– Пожалуй, я тебя сейчас отделаю, – сказал Генри.
Санборн отложил карточки, так и не приведя в порядок свои записи об опасностях, связанных с использованием ядерной энергии. Потом сунул руку в карман и вытащил пару десятицентовых монеток.
– Сначала позвони друзьям и скажи, что нужна помощь.
Когда мать Генри приехала их забирать, они выясняли на практике, может ли Генри обойтись без посторонней помощи. Увидев машину, они отряхнулись, подняли разбросанные учебники, собрали карточки с записями, в которых стало еще меньше порядка, и залезли на заднее сиденье. Кивками поздоровались с матерью Генри, она кивнула в ответ – прямо как мистер Дисалва, – и потом всю дорогу никто не проронил ни слова. Наверно, она провела целый день в больнице, подумал Генри, а что после этого скажешь? Хоть бы радио включила, и то было бы легче.
Когда они подкатили к дому Бригемов, Санборн легонько ткнул Генри в плечо и вылез из машины. «Спасибо, миссис Смит», – сказал он. Мать Генри кивнула и включила сцепление. Но не успели они отъехать от тротуара, как из дома вышла мать Санборна. Генри услышал, как его собственная мать вздохнула, опуская стекло.
– Как ты, Мэри? – спросила мать Санборна. Она отвела руку с сигаретой подальше от окна.
– Нормально, – сказала мать Генри. – Спасибо.
– Я слышала, этого парня, камбоджийца, обвиняют в покушении на убийство.
– Может быть, – ответила мать Генри. – По-моему, это был несчастный случай.
– Ну, не знаю, – сказала мать Санборна. – Есть и другое мнение. Это ведь такой народ… – Она покачала головой. – Пора с ними что-то делать. А как Франклин? Есть новости?
– У Франклина все нормально, – сказала мать Генри. – Врачи продолжают надеяться.
– Вот и отлично, – сказала мать Санборна.
– Да, отлично, – повторила мать Генри.
Генри чуть не засмеялся вслух.
Они тронулись. Опять тишина, если не считать дорожных звуков.
– Отлично? – вырвалось у Генри.
– А что я ей еще скажу? – быстро ответила мать. – Что я просидела в палате моего сына шесть часов подряд и он даже ни разу не пошевелился? Что, когда доктор Джайлз раскрыл ему веки и посветил в глаза, зрачки не расширились и на миллиметр? Что мой сын издает звуки… такие звуки, каких не услышишь ни от одного живого человека? По-твоему, я должна была сказать ей, что его культя до сих пор кровоточит? Что медсестрам приходится переодевать его каждые два часа, потому что он даже не способен воспользоваться уткой? По-твоему, я должна была сказать ей все это, да, Генри?
– Ты могла сказать, что он очнулся и произнес «Катадин».
Мать покачала головой. Она сдерживала слезы.
– Это ничего не значит, – прошептала она.
Генри замолчал, прислонив к стеклу тяжелую голову, но сердцем он все равно не мог согласиться с тем, что «Катадин» ничего не значит. У сердца своя мудрость.
Когда он впервые увидел ее в Лонгфелло, ее взгляд скользнул по нему, как по пустому месту, как будто он был всего-навсего одним из учеников, которых она не знала и знать не хотела. Но потом ее глаза вернулись обратно, и она подошла к нему.
«Ты тот самый…»
Он кивнул.
«Первый раз вижу, чтобы ты спустился с небес на землю».
Кажется, как раз наоборот, подумал он.
«Добро пожаловать в Лонгфелло. Не обращай внимания на придурков. У нас их тоже хватает, как в любой другой школе».
Он почувствовал себя как морской скиталец, чья лодка наконец-то прибилась к берегу.
