Когда мамаша Берю умолкает, за столом устанавливается тишина такая же натянутая, как штаны короля Фарука. (Надеюсь» этим сравнением я не убил наповал какого-нибудь неуча, поскольку всем известно, как и почему натянуты штаны горемыки Фарука)
Альфред, маэстро масляных шампуней всех категорий, смотрит на свою лесную нимфу с благоговением. Он горд от сознания, что окучивает женщину, попадающую в неординарные ситуации. Берю тоже был бы доволен, если бы его положение рогоносца не создавало в придачу еще и некоторые заслуженные комплексы. Разве его стерва не требовала только что, чтобы мы, полицейские, бросились на тропу войны?
Я разглядываю толстуху. Огромная отвислая грудь, выпирающий отовсюду жир, расплывшаяся необъятная задница, тройной подбородок. На мой взгляд, она омерзительна. Похожа на колоссальный кошмар, даже хуже. Ради бога, пусть она своим присутствием украшает существование двух придурков. Как сказал один (не великий, просто рядовой) адвокат, это не мое дело. Но чтобы этот ходячий склад маргарина впаривал нам историю с похищением на «кадиллаке», хлороформом в лесу, заточением и повязкой на глазах, я, извините, не согласен.
Если 6 ей было лет двадцать, плюс свеженькая мордашка и презентабельная фигура, я бы, может, и сам предложил ей прогуляться в лесок. Но в том-то и дело: она настолько далека от вышеперечисленного, что одна мысль о проблеме в целом вызывает тошноту.
— Что ты решил? — спрашивает в волнении Берю. Он меня хорошо знает и по моему лицу понимает: еще секунда — и я наговорю его гиппопотамихе массу приятных вещей.
— Поеду домой и лягу спать, — сообщаю я твердо со звоном металла в голосе. — Мне, конечно, было очень интересно, даже чем-то напоминает довоенные фильмы, но со вчерашнего дня я в отпуске и хочу провести его соответственно.
Физиономия Берты становится цвета вареного омара.
— Значит, вы мне не верите? — вызывающе произносит она.
Усы встают как иглы дикобраза. В некотором роде мадам Берю похожа на какую-то экзотическую, страшно опасную, толстую рыбу.
— Дорогая моя, — говорю я, стараясь скрыть распирающий меня сарказм, — я уверен, что ваш случай небезнадежен. Думаю, вам следует для начала сделать энцефалограмму. Может быть, всего лишь нервная система немного поизносилась, но, как говорят в таких случаях, вскрытие покажет.
— Мерзавец! — шипит Берта через усы и тут же взывает к своим мужьям: — Вы же не будете сидеть как пни и смотреть, как меня оскорбляют!
Цирюльник сует руку в карман и вынимает расческу. Чтобы выдержать паузу и успокоить нервы, он принимает позу мудреца и тщательно наводит пробор. Что касается моего Толстяка, то он отквашивает такую рожу, что знаменитого мима Марселя Марсо хватил бы паралич.
— Доброй ночи! — откланиваюсь я, направляюсь к двери и вновь оказываюсь на сыром, но таком чистом воздухе Парижа, в котором смешиваются приятные и немного грустные запахи осыпающихся листьев.
— Эй! Сан-Антонио! Постой!
Толстяк вприпрыжку бежит за мной, обеими руками поддерживая живот, чтобы, чего доброго, не наступить на пупок. Я замедляю шаг, но не останавливаюсь, поскольку совершенно осмысленно даю ему возможность таким образом хоть изредка заняться физическими упражнениями.
Ему удается, правда с большим усилием, меня догнать. Его легкие работают, как продырявленные кузнечные мехи.
— Послушай-ка, парень…
Я останавливаюсь и натягиваю ему шляпу на глаза. Берю становится похожим на перевернутый котел.
— Ты ошибаешься! — хрипя и пыхтя, произносит он. — Клянусь, ты ошибаешься! Я знаю Берту, а…
— Осточертела мне твоя Берта! — взрываюсь я. — Не понимаешь ты, что ли? Да ей и хлороформа не нужно, чтобы усыпить твою бдительность! Хочешь, я скажу тебе всю правду, начистоту, как есть? Так вот: она сняла какого-нибудь бакалейщика и устроила себе отпуск на пару дней где-нибудь на усиленном матрасе. А вы оба болваны — что ты, что твой Альфред! Ваша ненасытная небось со смеху помирала, когда вы слопали за милую душу это грандиозное вранье. Ей, наверное, даже любопытно, как далеко может зайти ваша непроходимая тупость… Но ваша тупость зашла так далеко, что вряд ли найдется межпланетный корабль, способный достичь ее границ!
