Романенко и Коробко донесли, что уже заняли рубежи прикрытия. Тихонов пока молчал. Все ли у него ладно? Неужели бензин не подвезли?
Оставив начальника штаба на КП, я помчался на броневике на юго-западную окраину города. Не проехал и квартала, как заглох мотор.
— Догонишь меня, — указал я маршрут водителю и пошел пешком.
Проходя мимо своего дома, не утерпел и на минутку заскочил в открытую дверь.
Одна минута! А сколько чувств, мыслей! Я не знал, куда эвакуировалась жена, и надеялся найти записку. В коридоре под ноги попала грузовая машина сынишки. Видимо, Герик хотел взять игрушку с собой, а мать не разрешила.
Вот моя комната. На стенах портреты родных. В письменном столе выдвинут ящик. В нем, как и думал, записка жены. Беру листок и на ходу читаю: «Саша, милый! Мы с Гериком поехали в Донбасс, к твоей сестре…»
Увидимся ли с вами, родные мои, доведется ли?
Кроме записки жены прихватил книжку моего родного брата — комиссара гражданской войны. Не хотелось, чтобы фашисты сожгли ее. Да и память о брате дорога! Об этой книжке и о ее авторе я еще расскажу.
В конце улицы Ленина, совершенно разбитой, меня догнал броневик. Дальше поехал на нем. Рота Тихонова вела бой. Выйти на указанный рубеж она не успела. В бинокль я видел обширное зеленое поле, по которому надвигалась длинная цепочка вражеских танков. А за ними — пехота.
Неприятельских машин я насчитал тридцать, а своих шестнадцать. Перевес небольшой, но сила огня разная. У нас были амфибии, предназначенные для разведки. Эта облегченная, высокой проходимости машина не имела пушки, а была вооружена лишь двумя крупнокалиберными пулеметами.
По рации на помощь Тихонову я вызвал из своего резерва взвод БА-10. На каждой бронемашине имелось по двадцать снарядов.
Поддержка пришла своевременно. Три БА-10 с ходу прямой наводкой начали бить по неприятелю. Четыре танка обезвредили. Тихоновские амфибии тем временем тридцатью двумя пулеметами отсекли пехоту и заставили ее залечь.
Машины противника попятились. Отходили они осторожно, боясь подавить своих солдат. Этим воспользовались наши артиллеристы и подбили еще одну бронированную махину.
Увлеченный боем, я не заметил, как два фашистских танка с автоматчиками огородами обошли деревню Каплевку и устремились в сторону переправы. Такой маневр врага Тихонов предвидел и на всякий случай оставил в кустах на берегу реки Т-37.
Командир экипажа комсорг Борис Гудков, находясь в засаде, внезапным пулеметным огнем смел автоматчиков с брони. Они кинулись в заросли и нарвались на сабли кавалеристов.
Танки противника развернули пушки. Метким огнем Гудков забил смотровую щель одной башни. Но другое орудие подожгло амфибию. Однако Гудков свое дело сделал: он не только задержал вражеские машины, но и рассеял десант, дал возможность артиллеристам первым открыть стрельбу.
Когда с танками было покончено, мы бросились к Гудкову. Он с трудом открыл люк. Борис был весь в крови, в горящем комбинезоне…
— Цела? — прохрипел он, не поднимая глаз: — Пе-е-репра-ава?..
И больше ни слова.
Я знал Бориса. С ним познакомились еще на петрозаводском направлении, в дни финской кампании. Знал как любознательного, веселого, дружелюбного человека… И вот не стало его. Я никак не мог поверить этому, не мог… Мы перенесли его в броневик. Мне все еще казалось, что он только обессилел, наглотался дыму… Свежий воздух возвратит ему сознание обязательно.
Мы не сразу попрощались с ним, не могли…
Наша последняя зенитка заглохла. Над переправой низко кружили вражеские самолеты, обстреливая берег. А ведь там дети, женщины, старики…
Не добившись успеха на этом участке, противник пошел в обход города с севера. Но там наши соседи встретили его таким огнем, что он отскочил назад. К этому времени подошли основные силы гитлеровцев. Они, сковывая нас на флангах, собрали мощный кулак для лобовой атаки. Оккупанты явно спешили, стремились ворваться в Хотин до наступления темноты.
Рота Романенко занимала выгодный рубеж, обосновавшись в каменных домах на западной окраине. Стрелков поддерживал взвод БА-10. Неприятель тоже подтянул танки и артиллерию.
