«Телу может показаться, что во всем этом кое-что есть», сказал миссионер. «Но если эти истории истинны, удивляюсь, что же станется с моими истинами!»
И тогда ночной мрак был развеян пламенем факела Акаанги; и уродливые руки начали ощупывать сети; и миссионера схватили двумя пальцами, и отнесли его, промокшего насквозь, сквозь ночь и тишину к печам Миру. И румяная Миру сидела у огня печей; и рядом сидели ее четыре дочери и делали напиток мертвых; и сидели там пришельцы с островов живых, мокрые и рыдающие.
Это было самое ужасное место, в которое когда-либо попадали люди. Но из всех, кто когда-либо оказывался там, миссионер был наиболее расстроен; и вдобавок ко всем прочим неприятностям, человек рядом с ним оказался новообращенным из его же паствы.
«Ага», сказал новообращенный, «так и вы здесь оказались наравне со всеми? А как же с вашими историями?»
«Кажется», сказал миссионер, заливаясь слезами, «в них нет ни слова правды».
Но к тому времени напиток мертвых был готов, и дочери Миру начали декламировать на древний мотив: «Исчезли зеленые острова и яркое море, солнце, и луна, и сорок миллионов звезд, и жизнь, и любовь, и надежда.
Впредь больше ничего, только сидеть ночью, и молчать, и глядеть, как пожирают ваших друзей; ибо жизнь — обман, и повязка сорвана с ваших глаз».
И когда пение закончилось, одна из дочерей вышла вперед с миской в руках. Желание вкусить этого напитка родилось в груди миссионера; он мечтал об этом, как пловец мечтает о земле, как жених мечтает о невесте; и он протянул руку, и взял кубок, и собирался выпить. Но затем он все вспомнил и отодвинул сосуд.
«Пей!» пропела дочь Миру. «Нет напитка, подобного напитку мертвых, и испить его один раз — награда за всю жизнь».
«Благодарю вас. Пахнет превосходно», сказал миссионер. «Но я сам - человек с синей лентой; и хотя я знаю, что даже в нашей собственной конфессии имеются расхождения, я всегда придерживался мнения, что этот напиток следует запретить».
«Как!» — вскричал новообращенный. «И ты собираешь соблюдать табу в такое время? Ты же всегда был так настроен против запретов, когда был жив!»
«Против запретов других людей», сказал миссионер. «А не против моих собственных».
«Но все ваши слова — неправда», сказал новообращенный.
«Похоже на то», ответил миссионер, «и я не могу ничего с этим поделать.
Но нет повода нарушать мое слово».
«Никогда ни о чем подобном не слыхала!» — воскликнула дочь Миру.
«Скажи, чего же ты хочешь добиться?»
«Не в том дело», сказал миссионер. «Я требовал этого от других и не собираюсь нарушать слово сам».
Дочь Миру была озадачена; она пошла и рассказала все матери, и Миру прогневалась; и они вмести пошли и рассказали все Акаанге. «Я не знаю, что с этим поделать», сказал Акаанга; и он явился побеседовать с миссионером.
«ЕСТЬ такие понятия, как правильно и неправильно», сказал миссионер; «и ваши печи не могут этого изменить».
«Дайте напиток остальным», сказала Акаанга дочерям Миру. «Я должен немедленно избавиться от этого морского законника, а то будет еще хуже».
В следующее мгновение миссионер оказался среди морских волн, и прямо перед ним на берегу острова высились пальмовые деревья. Он с удовольствием подплыл к берегу и вышел на землю. У миссионера было немало поводов для размышлений.
«Я, кажется, ошибался в некоторых вопросах», сказал он. «Возможно, здесь почти ничего и нет, как я и предполагал; но все же кое-что в этом есть. Буду же довольствоваться этим».
И он зазвонил в колокольчик, оповещая о начале службы.
МОРАЛЬ
Деревья ломаются, падают камни,
Пыль с алтарей летит,
С церквей срываются ставни,
А евангелист стоит.
И так, всегда, понятно почему,
Ведь правда — вот опора ему.
