Однажды он сказал своей жене Зиб:
– Знаешь, почему мужчины так любят всякие игры? Потому что отвлекаются от мыслей о проблемах, вытесняют их в подсознание. А я вместо этого хожу пешком. Но не потому, что я против игры. Когда я был подростком, мы чем только не занимались! Ходили на рыбалку, на охоту, путешествовали по горам, пешком или на лошадях, катались на лыжах и коньках.
Он почувствовал, что говорит не то.
– Простая жизнь, – попытался он продолжить! – У меня все было не так, как у тебя. Я не слишком хорошо плаваю. Никогда не ходил под парусом. Не играю ни в гольф, ни в теннис.
А Зиб тогда ответила:
– Возможно, когда-то все это было для меня важно, но не сейчас. Я не поэтому вышла за тебя. Возможно, мне уже надоели все эти университетские мальчики, с которыми я росла.
И тут она так улыбнулась, что он сразу растаял:
– Или скорее потому, что ты не попытался на первом же свидании затащить меня в постель.
– Такой уж я был несовременный. А тебя можно было уговорить?
– Нет, скорее всего нет. Но ты мне понравился.
– А ты меня восхищала и немного подавляла, ведь в своем кругу ты была такая самоуверенная...
«Это было правдой и осталось до сих пор, после трех лет супружества», – подумал он.
Он шел в ровном темпе, останавливаясь только на переходах. Он не любил город, но в нем кипит жизнь, и хотя повсюду грязь, суета и толпы распаренных и озлобленных людей, здесь в то же время вкус жизни, вдохновение и удовлетворение от того, что человек встречает равных себе и может с ними общаться.
Но важнее всего было то, что здесь жил Бен Колдуэлл со своим взглядом художника и невероятным чувством детали, чувством, которое некоторые называют гениальностью. Семь лет, проведенных под руководством этого человека, стоили всего остального.
Но нет, в один прекрасный день Нат покинет город – это убеждение было у него органичным и глубоким. Назад в тот огромный мир, откуда он родом. Но когда настанет этот час, пойдет ли с ним Зиб или решит остаться в своем кругу? Это тяжело предсказать, и об этом неприятно думать.
На Тауэр-плаза стояли полицейские. Нат посмотрел на них с удивлением, которое он сам тут же счел наивным, потому что в городе, где нет недостатка ни во взрывах бомб, ни в любом другом виде насилия, при таком торжестве, как открытие «Башни мира», не может не присутствовать полиция. Это только доказывает, что сегодня у него не работает голова.
У входа стоял чернокожий полицейский и слушал, что говорит ему огромный ирландец в форме. Негр взглянул на Ната и приветливо улыбнулся:
– Что вам угодно, сэр?
Нат вынул пропуск со своей фамилией и должностью.
– Я архитектор, – сказал он. – Из фирмы «Колдуэлл. и К°».
Он показал на бронзовую доску у входа:
– Мне нужно там внутри кое на что взглянуть.
Негр перестал улыбаться.
– Что-то случилось? – Его глаза быстро опустились на пропуск, потом снова поднялись, и полицейский добавил: – Мистер Вильсон? – Теперь он уставился прямо в лицо Нату.
– Нет, это обычный обход, – сказал Нат, а сам подумал: «Какого черта я разговариваю как персонаж из детектива».
– В ту минуту я уже начал сомневаться, – говорил позднее постовой Барнс, – но это было еще только неясное чувство, что возможно нам не стоило пропускать того типа с инструментами. Но вы ведь сами знаете, что может последовать за неоправданным задержанием. Полиция превышает свои полномочия, накидывается на невиновных граждан и тому подобное... Тем не менее лучше бы я прислушался к этому чувству.
Тогда же он ответил:
– Если что-нибудь не в порядке, мистер Вильсон, то есть, если мы в состоянии помочь...
– Он хочет сказать, – вмешался полицейский-ирландец, – что наша цель, цель ребят в нашей форме, – помогать людям. Никто не может нас упрекнуть, будто мы не пришли на помощь утопающему или не помогли старушке перейти через улицу. Мы всегда к вашим услугам.
И, сказав это, ирландец продолжил разговор об игре на скачках, – конкретно о том, любит ли это дело его коллега.
«Я не люблю, – подумал Нат, входя внутрь, – Это явно мой очередной недостаток, потому что Зиб обожает лошадей, ставки на футбольных матчах, так же как и пикники в Вест-Пойнте перед матчем. Я скучный сухарь», – сказал он себе.
