Я ерзаю.
Снова очень хочется курить.
Но – сейчас не даст.
Это я просто чувствую наверняка.
– В принципе, – решаюсь я наконец, – есть. Увы и ах. Не могу сказать, что не думал на эту тему, сами понимаете. Так что вижу аж целых три вполне реальных варианта…
Он откидывается на спинку стула.
– Ну так давайте тогда, делитесь.
Я мотаю головой:
– Нет, – причем даже он чувствует, что говорю с сожалением.
Я снова вздыхаю.
Он молчит, явно ждет продолжения.
– Нет, – повторяю со вздохом, – не сейчас. Мне пока что нужно их еще как следует в голове обмусолить. Не хотелось бы кого-нибудь просто так оговаривать, плюс вас заставлять лишнюю работу делать. Проверять там, допрашивать. Так что пока подумаю чуть-чуть. А потом – скажу. Обязательно.
Он качает головой и недоуменно шевелит челюстью.
– Ну, смотрите, – вздыхает в ответ, – воля ваша, конечно. Я, в принципе, чего-то такого и ждал. Исходя из ваших же личных характеристик. Только имейте в виду, за вами, – только слова, может быть, и обидные, и напрасные. Тоже оружие, конечно. Но все-таки не настолько смертоносное. А за ними – настоящие пули. Свинцовые. Или еще что похуже. Разницу разумеете?
Я хмыкаю, аккуратно дотрагиваюсь до марлевой повязки на голове:
– А сами-то как думаете?! Только вот про слова вы напрасно так, Петр Евгеньевич. Есть такие слова, что почище любой пули убивают. И обращаться с ними нужно, сами понимаете, со всей осторожностью. И с неукоснительным соблюдением всех правил техники безопасности…
Он кивает.
– Здесь с вами сложно поспорить, Егор Арнольдович. Поэтому только один вопрос: сколько еще вам времени нужно на размышление?
Я отвечаю, глядя в потолок:
– Да к завтрашнему утру, думаю, уже разберусь что к чему. В первом, так сказать, приближении…
Он резко встает со стула, коротко, по-военному, кивает.
– Отлично, даже лучше, чем я думал. Всего вам доброго. Выздоравливайте, господин Налскис.
И – быстро идет к двери, но на пороге неожиданно резко оборачивается:
– А чем дед-то занимался? Ну после того, как освободился?
Я жму плечами.
– Заведовал книжным магазином, – говорю. – На Варшавке. Потом на пенсию вышел. Невзрачный такой, обычный пенсионер. Уток любил кормить в Царицыно, как сейчас помню. Мы с ним постоянно туда в детстве гулять ходили. Но когда я захотел поступить в ИСАА, и все, включая родителей, меня отговаривали: мол, куда ты прешь, там все только по блату, он отговаривать не стал. А просто сделал два телефонных звонка и меня сразу же приняли. Даже вступительные экзамены, думаю, были скорее никому не нужной формальностью. А больше я о нем ничего толком и не знаю.
Он грустно усмехается:
– А больше и не надо. Правильный дед у вас был, Егор Арнольдович. Время просто тогда было не совсем правильное. Да и сейчас тоже, честно говоря. А уток я тоже в детстве кормить ходил. В Кузьминках, с мамой. А потом она меня там же, в парке, в тир стрелять водила, из «воздушки». Помните, были такие? Десять выстрелов за пять копеек. Там такие зверюшки еще ездили по ленте, и мельницы стояли стационарные. Попадаешь в красную кнопку – она вертеться начинает. Мама тиры ненавидела, как я потом узнал. Просто хотела, чтобы я вырос мужчиной. Жалко, что у меня такого деда в те времена не было…
И уходит, оставляя меня, мягко говоря, в некотором недоумении…
Нет, дед-то у меня, конечно, – великий был, чего уж там.
Кремень.
Но он-то ко всему происходящему, какое, спрашивается, имеет, блин, отношение?! Я от изумления у него даже еще одну сигарету стрельнуть забыл.
Про запас, так сказать.
…Нет, дед с его гэбэшной историей тут все равно явно ни при чем.
На «выстрел из прошлого» это покушение не тянет.
Здесь, скорее, – из настоящего.
Из самого, что ни на есть…
