- Я знаю, что у него друг был, когда он был маленьким. Он мне сам рассказал. Им никогда не нужно было говорить, что им хочется. Знали сами в одно и то же время.
Вместе сбрасывали штаны, как по сигналу. Мне кажется, Олафу с тех пор грустно.
Друг лет в четырнадцать почуял девчонок и с тех пор за ними ухлестывает, горбатится там, соображения остается только от одной поебки до другой добрести.
Олаф говорит, что все девчонки сами в себя обернуты, с ними дружить трудно.
КРАСНЫЕ ДЕРЕВНИ МЕДЕСА
Рафаил пришел к выводу, что с Нимродом ему проще разговаривать, чем с Товией.
- Скорбь рыбы, сказал он.
- Мышастые тучи в пятницу, ответил Нимрод. Пламя жирнеет от погружения, но стройнеет от подъема.
- Жена четырех - три.
- Девять - бабушка всех чисел.
- Идем, сказал Рафаил с удивлением в голосе, идем. В Шарлевилле были целые деревья ворон, зима ворон. Или будут. Времена - не про ангелов. Мальчик по имени Жан Николя Артур. Как Товия. Как Ульн. Я шел, пойду, пойду с ним к черным деревьям в зимнем поле, ангелюс(9) перезвоном с квадратной колоколенки маленькой церквушки, обод мира красен там, где откатывался с твоей звезды. Он говорил о Принце Аквитании, чье сердце овдовело и потемнело, и кричал: Верните мне Позилиппу и Итальянское море! и вороны вторили ему сотнями криков: Солнце мертво! Ветер разносил их карканье(10).
- Ветер, произнес Барсук.
- Ветер, повторил Аллен.
- Сотня ворон!
- Что знает собака?
- Спроси Нимрода.он знал, что Рафаил - не люди, по запаху. Никаких луковичных подмышек, одно лишь небесное электричество, богатое озоном. Торвальдсен же принял бы Рафаила за какой-нибудь высший чин епископа, к тому же - из Швеции.
Он бы остропил ему ногу. Он бы уселся напротив него на епископскую подушечку, сделав вид, что они - равного звания среди церковных котов.
СКОРЕСБИЗУНД
Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.
27
- Ну разумеется, я сам себя сделал! сказал Олаф. Аллен прав как никто.
Насколько незамысловат я был, я не скажу. Лет трех, должно быть, насасывал себе большой палец, коленки вовнутрь, подвержен коклюшу, из носа течет постоянно, и пироман к тому же - я начал переосмыслять себя. К шести я палец сосать не перестал, но мне было видение. Я знал, что некоторые люди меня восхищают, а некоторые отвратительны. Будучи философом, я понимал, что люди, которые мне не нравятся, омерзительны намеренно. Была, например, девчонка с такой жемчужной бородавкой в самой ноздре. Она заставила ее там вырасти назло родителям - и мне. Ей нравилось тошнить в Детском Саду, без предупреждения.
Нянечка просила ее сотню раз, не меньше: показывай на ротик, когда блевать собираешься. Никогда не показывала. Ох, каким счастьем сияли ее глазенки, когда она заляпывала все свои книжки-раскраски, мои кубики, нянечкины туфли. Из этого следовало, что люди, которых я любил, сами сделали себя достойными восхищения. К восьми годам я был влюблен до официально признанного безумия в двенадцатилетнего с огромными карими глазами, копной кудрей и длинными ногами, который прилюдно щупал себе промежность. Я бы с радостью умер, только бы стать им, хотя бы на денек. Я сделал лучшее из всего остального: настроил себя желать, заставлять, колдовать так, чтобы стать им. Получилось. Получилось настолько хорошо, что когда я встретился с Хьюго в двенадцать лет, он был влюблен в меня, как я обнаружил, и сердце мое подскочило до самого горла. Так должно случиться с каждым, по крайней мере, один раз. Мы стали друг другом. Носили одежду друг друга. У меня осталась пара джинсовых штанишек, я их спрятал подальше, протертые до основы, совсем как марля уже, - мы их оба носили.
ВЕТЕР ИЗ-ЗА УГЛА, ПОЛНЫЙ ЛИСТВЫ
Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них, описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели, как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так, будто они сами их потеряли.
