Кстати, почему Вы говорите мне о Вашем смирении? Я, напротив, нахожу Вас горделивой и надменной до крайности — и всё-таки прелюбезной и милой.
Неужели в самом деле Шувалов убил Долгорукова — и так-таки ничего ему не будет? Какие удивительные подробности печатаются о Потапове и об его сумасшествии в немецких журналах!
Сейчас получено известие, что Турция согласилась на шестимесячное перемирие. До того времени наш пыл пройдёт — а Турция всё-таки ничего не сделает — и всё останется по-старому.
Кстати, Вы ничего не слышали больше о моём приятеле Топорове? Он у Вас не был? Он не отвечает на мои письма. Он либо умер (что было бы очень грустно) — либо сердит на меня (что было бы непонятно, но правдоподобно). Соберите, милочка, справки.
Что делает Ваша прелестнейшая племянница? Поцелуйте её за меня и поклонитесь Вашей сестре и её мужу.
Все мои здешние здоровы. Я боюсь, мой роман Вам не понравится. Нежности мало.
Будьте здоровы и веселы. Целую Ваши ручки заочно вволю. На деле Вы всегда их у меня принимаете. Неужели Вы меня боитесь? Это было бы столь же лестно — сколь справедливо.
Душевно Вам преданный
Ив. Тургенев.
Ю. П. ВРЕВСКАЯ — И. С. ТУРГЕНЕВУ
(Из писем, хранящихся в Пушкинском Доме)
25 октября 1876.
...Надеюсь, дорогой Иван Сергеевич, что рябчики мои дойдут благополучно и что Вы будете их кушать 28 октября.
Топоров отправлял посылку и утешал меня, что всё прибудет в исправности.
У нас снега изрядно в сопках и морозец порядочный. Приезжайте покататься на тройке.
Жму Ваши дорогие руки.
Ю. В.
И. С. ТУРГЕНЕВ — Ю. П. ВРЕВСКОЙ
Париж.
50, Rue de Douai.
Понедельник, 13-го/1 нояб. 1876.
Милая Юлия Петровна, двадцать рябчиков прибыло в совершенно свежем виде — и мы их ели с благодарностью и удовольствием — а я целую двадцать раз каждую из Ваших хороших рук и говорю Вам спасибо за память. В самый день моего рождения мы переехали из Буживаля сюда — и я теперь остаюсь здесь до нашего января — т. е. ещё два месяца с лишком — а там, если буду жив, отъявлюсь в Петербург, в самое время, когда выйдет мой роман, на который, по всей вероятности, обращено будет мало внимания — так как война — (сколько можно судить, неизбежная) займёт все умы. Мне будет очень приятно Вас увидеть и покататься с Вами на тройке.
Извините, что пишу так кратко: у меня сделалась подагрическая боль в правой руке — и мне не совсем удобно держать перо. Но всё-таки не могу никак признать Вас «смиренной» — и скорее нахожу в Вас гордыню. Но мы об этом ещё потолкуем.
А теперь вторично благодарю Вас и целую Ваши руки.
Преданный Вам
Ив. Тургенев.
Paris.
50, Rue de Douai.
Середа, 6-го дек./20-го нояб. 76.
Милая Юлия Петровна,
Спасибо за Вашу небольшую зелёненькую записочку — а то я уже думал, что Вы меня забыли среди треволнений, которые теперь Вас окружают. Только я одного Вашего слова не понимаю. Вы говорите о смиренном настроении петербургского общества: мне оно издали казалось противоположного свойства. Украсть — этак лучше. И дай Бог нашим смиренным героям в больших сапогах действительно выгнать турку и освободить братьев славян! Первый шаг уже сделан: Хлестакова-Черняева выгнали из Сербии. Может быть, и дальше пойдёт хорошо.
Я принуждён отложить мой приезд в Петербург до последних чисел января нашего стиля. Отчасти этому причиной Стасюлевич, который уговорил меня разрубить мой роман надвое — так что первая половина явится в январской книжке — а вторая в февральской. Я уже начал получать здесь корректурные листы. Не знаю, что такое я написал: критик «Отечественных записок» г-н Михайловский, как только начали ходить слухи о моём романе, обозвал меня «бездушнейшим человеком, который будет запускать свои неумелые пальцы в зияющие раны нового поколения!». Славно сказано! Но если у нас с января начнётся война, то, разумеется, на мой роман публика не обратит внимания. Ей будет не до того.
Скажите от меня Топорову (надеюсь, Вы видаетесь с ним) — что книгу, которую он желает, я привезу — и что благодарю его за присылку «Отечественных записок» (7-й №) и Макаровского Словаря.
Моё здоровье похрамывает — но пока не спотыкается. Несколько удивляет меня то, что Вы говорите о рубинштейновском «Демоне». В фортепьянной аранжировке он производит впечатление того, что немцы называют «Capell meistermusik»; Вас, вероятно, подкупают лермонтовские стихи да красивый голос Мельникова.
