Через минуту Пряхин посадил свою «тройку» и рулил на стоянку.
Комэск встретил его вопросом:
— Ну, как?
Пряхин отрапортовал:
— Бомбы попали в цель, ракеты — тоже.
— Хорошо. А теперь отравляйтесь спать, очередь пришла моя.
И нырнул в темноту. Ближе к утру она становилась непроницаемой.
В землянку Пряхин входил вслед за штурманом, — сам бы не нашёл её, а чуть коснулся лежака, тотчас мертвецки заснул. Разбудил его девичий голос:
— Ну, ну, просыпайтесь. Идите на обед, а из столовой — ко мне, в медицинский пункт.
— На обед? А разве уж время?
— Да, время. Вы спали, как сурки, почти весь день. Командир не велел вас будить, сказал, что ночью вы хорошо поработали, мол пусть отдохнут.
Пряхин сбросил с себя одеяло и шинель, запустил обе пятерни в волосы и поднял глаза. Перед ним стояла девушка в сержантских погонах, в одной руке держала пилотку, в другой — белый халат, улыбалась.
— Я медицинская сестра, ко мне заходите сразу же после обеда. Слышите?
— Слышу, не глухой. А зачем?
— Посмотрим вас, заведём карточку, будем наблюдать.
— Наблюдать?
— Да, наблюдать. Мы всех наблюдаем. Вы же свою машину наблюдаете, и чините, когда нужно. Мы тоже… должны знать, как вы и что с вами.
Снова он посмотрел на сержанта, теперь уже пристально. Это была совсем юная девушка в шинели, из–под которой виднелась серебристо–серая коверкотовая гимнастёрка. Такую носили офицеры. Серые с зеленью глаза были широко раскрыты и смотрели так, как смотрят взрослые на забавных малышей. Дети ещё ничего не делают, но от них ждут каких–то смешных проделок.
«И чего лыбится…» — подумал Пряхин, проводя ладонями по лицу и приглаживая торчащие во все стороны волосы.
И ещё подумал: «Чего стоит? Шла бы уж».
Но девушка не уходила.
— Меня зовут Настей. А вас?
— Владимир. У меня ничего не болит.
— И хорошо, что ничего не болит. Мы вас просто посмотрим. Нам карточку завести надо.
Сказав это, повернулась и пошла. Владимир смотрел ей вслед, и долго ему светили серо–зеленые глаза и ямочки в углах губ, и жаром пышущие щёки.
Владимиру пришла мысль: «Тут в неё все влюблены».
Шёл по краю летного поля и продолжал думать о сестре.
В столовой у окна сидел и поджидал его штурман.
— Слышь, командир, — заговорил он, — а здорово мы слетали. Штаб вдребезги разнесли. Начальник штаба со своим помощником заживо сгорели.
— А как вы узнали?
— Армейская разведка доложила.
— A-а… Хорошо. Первый блин, а ишь, — не комом.
Пряхин почувствовал прилив радости и удовлетворения. Такое чувство он испытывал, когда сбивал самолёты. «Уничтожен штаб танкового корпуса, есть убитые и, наверное, раненые, сгорел сам начальник штаба, видимо, генерал. И все это за один вылет, за одну атаку. Вот тебе и фанерная этажёрка! Если и дальше так пойдут дела, тут немцам много можно хлопот доставить».
И вот что важно: не так всё было трудно и почти совсем не опасно. И взлёт, и посадка, и весь полёт, и даже атака… Двадцать–тридцать минут в воздухе, — и нет штаба корпуса, — продолжал удивляться Пряхин, — а сверх того ещё и сделали переполох по маршруту. И нет тебе ни зениток, ни истребителей! Вот ведь она штука какая, если летать ночью.
С такими приятными мыслями входил Владимир в землянку медпункта. Здесь его лучезарной улыбкой встретила Настя.
— А что это вы всё время улыбаетесь? — спросил он и тотчас осёкся, понимая, что вопрос не очень умён и не очень кстати. Настя же продолжала улыбаться и делала вид, что не замечает его бестактности и смущения.
— Я всегда такая! Мне ещё мама говорила: не пойму, девка, чему ты всё время радуешься. А я, видно, радовалась тому, что живу на свете и мне так хорошо.
Указала на стул и села рядом. Заглянула в глаза:
— Болит что–нибудь, беспокоит?
— Нет, ничего не болит! — раздражаясь и будто с досадой, ответил Пряхин.
— Вот и славно! Мне здоровые лётчики очень даже нравятся.
И Настя стала заполнять медицинскую карточку.
— А разве бывают больные лётчики?
— Больные? Случается, конечно, и заболеет ваш брат, да мы тут быстро вылечим. У нас вон, видите, — лекарств сколько! А надо — так и укол сделаем. Но вам болеть не советую. Не надо.
Владимир пытался вообразить, как это она будет делать ему укол. Да он помирать будет, а штаны перед ней не спустит. Настя спрашивала о прежних хворобах, болел ли корью, скарлатиной, малярией… Кинула взгляд на гимнастёрку, проговорила:
