О кризисе европейской цивилизации и европейской культуры, о неверно выбранном магистральном пути развития технического прогресса, ведущего к уничтожению духовности и торжеству принципов воинствующего материализма, на рубеже XIX–XX веков писали многие умы России и Европы. Одним из первых, кто всеобъемлюще высказался по тем же вопросам, что поднимал в своих беседах барон Унгерн, был русский философ Константин Леонтьев. О гибели средневековой цивилизации воина и героя и всеевропейском торжестве новой меркантильной цивилизации параграфа, расчета и лицемерия высказывались русский священник и философ о. Павел Флоренский, философы — немцы Освальд Шпенглер и Карл Шмитт, итальянец Юлиус Эвола; о «Европе — острове мертвых» говорил поэт Александр Блок… Но то были философы и поэты — люди, склонные к созерцанию, пытавшиеся сформулировать миф о «новом Средневековье», «великой традиции», «золотом веке». Барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг был человеком действия, воином-кшатрием, и с оружием в руках попытался проявить «волю к Средневековью», найти собственную дорогу к «золотому веку», о котором грезили философы и поэты. Он и сам был человеком средневековья — и в этом его главное отличие от тех, кто вместе с ним сражался против красной власти совдепа.
«… Да, он был безумцем, — размышлял в 1930-х годах о деятельности Унгерна служивший под его началом H.H. Князев, — но, конечно, не в том примитивном смысле, как это представляется лицам, враждебно относящимся к его имени. В своем «безумии» он почти порвал со всякой действительностью, пытаясь поднять людей на борьбу с Третьим Интернационалом с помощью одного только лозунга «Победите или умрите»… Он был или безумцем, или же, может быть, принадлежал к величайшим идеалистам и мечтателям всех эпох. Идеи Романа Федоровича были поистине грандиозны в такой мере, что выполнение их не по плечу не только отдельному человеку, но даже усилиям целой нации». В образе действий Романа Федоровича Унгерн-Штернберга можно найти много общего и с действиями испанской инквизиции — не зря Л. А. Юзефович сравнивает Унгерна с Торквемадой. В этом не было никакого сознательного заимствования или подражания — вряд ли сам барон задумывался над подобными аллюзиями. Причина сходства — в идентичности восприятия мироздания, в схожести осознания собственной миссии.
Небезынтересно сравнить мировосприятие генерал-лейтенанта белой армии барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга и священника Павла Флоренского, «по совместительству» известного философа и ученого. Лишь на первый взгляд подобное сравнение может показаться натянутым. Как Павел Александрович Флоренский, так и барон Роман Федорович Унгерн выросли и сформировались в условиях Серебряного века русской культуры. Несмотря на разницу в образовании, в социальном происхождении, они стали свидетелями трагической гибели не просто Русского тысячелетнего государства, но и абсолютно всех устоев, всех слагаемых русской цивилизации. Крушение России было окрашено для них в апокалиптические, эсхатологические тона и являлось предзнаменованием грандиозной грядущей катастрофы, которая должна вскоре разразиться над всем западным миром, надо всей европейской ойкуменой. Точно так же, как и барон Унгерн, Флоренский называет себя «человеком Средневековья». Восторгаясь иерархичностью и закрытостью средневековой картины мира, Флоренский вписывает себя в нее. Арестованный в очередной раз в марте 1933 года, Флоренский заявляет следователю на допросе: «Я, Флоренский Павел Александрович, профессор… по складу своих политических воззрений романтик Средневековья примерно XIV века»… Флоренский, как и Унгерн, убежден в том, что «бездушная цивилизация» современного мира себя исчерпала и близок день, когда порабощенный человек свергнет иго возрожденческой цивилизации и наступит новое средневековье — эпоха целостной культуры.
Мировую историю Флоренский рассматривает в ключе, весьма схожем с идеями Унгерна о «плюсах и минусах»: история видится Флоренскому полем битвы двух космических начал — Логоса и Хаоса, или Христа и Антихриста. В число врагов культуры, врагов рода человеческого, противников добра и пособников Антихриста отец Павел включает тех, кто выступает против божественного порядка мироустройства и его земного гаранта — царя, тех, кто проповедует всеобщее равенство и ставит его на место послушания и милости Божией. Флоренский мечтает об идеальном государстве, которым бы управляла личность, благословенная Богом, — «творец культуры», как бы она ни называлась: «диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем…» Нет, не зря Павел Александрович Флоренский получил от H.A. Бердяева прозвище «утонченного реакционера». Очевидно, что любовь Унгерна к монголам была весьма умозрительной — она хорошо вписывалась в парадигму противостояния «плюсов и минусов». И в данном случае совершенно справедливым представляется нам замечание Леонида Юзефовича о том, что «любовь Унгерна к монголам предопределила традиционную в системах такого рода ненависть к евреям… Первые несли в себе божественное начало, вторые — дьявольское. Одни были воплощением всех традиционных добродетелей прошлого, другие — всех пороков современности. Монголы были прирожденными мистиками, как и сам Унгерн, евреи — крайними рационалистами, и в этом качестве олицетворяли собой все, что было ему ненавистно в прогнившей цивилизации XX века».
