Немногим позже Василий Васильевич Розанов напишет страшные слова: «С лязгом и скрипом опускается над Русскою Историею железный занавес.
— Представление окончилось.
Публика встала.
— Пора надевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не оказалось».
А еще Розанов запишет: «Никогда не думал, что государь так нужен для меня: но вот его нет — и для меня как нет России. Совершенно нет, и для меня в мечте не нужно всей моей литературной деятельности. Просто я не хочу, чтобы она была. Я не хочу ее для республики, а для царя, царицы, царевича, царевен. Никогда я не думал, что «без царя был нужен и народ», но вот для меня вполне не нужен и народ. Без царя я не могу жить.
Посему я думаю, что царь непременно вернется, что без царя не выживет Россия, задохнется. И даже — не нужно, чтобы она была без царя.
Это моя мысль 23–28 сентября (не помню числа), да будет она истинною и священной».
События с февраля по октябрь 1917 года можно рассматривать как единый революционный процесс. Непосредственно февраль был только началом революции, разгонявшей свой разрушительный бег по России. Был ли этот процесс фатально необратимым? Для того чтобы остановить расползание революционной чумы, необходимо было наличие некоторого числа энергичных и деятельных людей, готовых действовать в пользу монархии. Для тех, кто составлял «Россию верных», отречение государя стало настоящей личной трагедией, жизненной катастрофой. На многих словно нашло какое-то отупение, оцепенение. Необходимы были люди, способные к активному действию, но таковых оказывались считаные единицы. Настроения тех дней, тот страшный душевный морок, охвативший большинство русских людей, довольно хорошо передают позднейшие записи митрополита Вениамина (Федченкова), вспоминавшего свои чувства весной 1917 года: «С удалением царя… у меня получилось такое впечатление, будто бы из-под моих ног вынули пол и мне не на что было опереться. Еще я ясно узрел, что дальше грозят ужасные последствия. И, наконец, я почувствовал, что теперь поражение нашей армии неизбежно. И не стоит даже напрасно молиться о победе… Да и о ком молиться, если уже нет царя? Теперь все погибло…»
Чувство, что «теперь все погибло», у действительно лучших людей русского общества оказалось преобладающим. Действовать пытались единицы. Но о них — ниже. А пока — несколько слов о великосветской дряни и простонародной сволочи.
… Красный цвет преобладал на столичных улицах теперь уже бывшей Российской империи. Самое удивительное заключалось в том, что красными бантами украшали себя не только солдаты, матросы, рабочие, студенты, курсистки и извозчики, то есть движущая сила, своеобразное «пушечное мясо» революции. Красные ленты развевались на элегантных экипажах лучших людей аристократического Петербурга — Петрограда. Многие офицеры и генералы — завсегдатаи петербургских салонов — не побрезговали украсить свои форменные шинели модным революционным цветом. Красный бант нацепил на свой мундир морского офицера даже двоюродный брат свергнутого императора — Кирилл Владимирович. 9 марта 1917 года он совершенно добровольно, не подвергаясь никакому давлению, откажется от прав на российский престол и присоединится к акту великого князя Михаила Александровича: «Относительно прав наших, и в частности моего, на престолонаследие, горячо любя свою Родину, я всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа великого князя Михаила Александровича».
Примеру «революционного великого князя», как называла Кирилла Владимировича вся левая и демократическая печать тех дней, последовали многие высшие армейские чины. Барон Врангель, прибывший в середине марта с фронта в Петроград, позже с ужасом вспоминал об увиденном: «… я встретил одного из лиц свиты государя, тоже украсившего себя красным бантом; вензеля были спороты с погон; я не мог не выразить ему моего недоумения увидеть его в этом виде. Он явно был смущен и пытался отшучиваться: «Что поделать, я только одет по форме — это новая форма одежды…» Общей трусостью, малодушием и раболепием перед новыми властителями многие перестарались…
