Глава 14
Последняя глава, или Большевицкий театр
Обстоятельства последнего месяца жизни барона Унгерна известны нам исключительно по советским источникам: протоколы допросов («опросные листы») «военнопленного Унгерна», отчеты и рапорты, составленные по материалам этих допросов, доклады и донесения в Центр и, наконец, материалы судебного заседания по «делу бывшего начальника Азиатской конной дивизии генерал-лейтенанта Романа Федоровича барона Унгерна фон Штернберга». Насколько мы можем доверять подобным источникам? Протоколы допросов, отчеты, доклады, которые составлялись красными «для внутреннего потребления», в какой-то мере могут служить объективным источником информации, характеризующим самого барона Унгерна и проливающим некоторый свет на обстоятельства его последних дней. Необходимо помнить только следующее: никакого равного, откровенного и «задушевного» разговора у Унгерна с большевиками быть не могло. Красные оставались для него врагами, и с ними барон продолжал вести свою войну вплоть до финального залпа расстрельной команды. Читая протоколы допросов, необходимо «держать в уме» не только то, о чем Роман Федорович говорит со своими визави, но то, о чем он предпочитает умалчивать, чего недоговаривает. Что же касается материалов судебного дела, с ними все более или менее ясно. Революционный советский «суд» изначально не задумывался как классический «буржуазный» судебный процесс, во время которого две равных стороны — обвинение и защита — пытаются установить некую истину, выяснить степень вины или же невиновности подсудимого. Любой приговор, вынесенный советским «правосудием» по политическим делам, носил сугубо пропагандистские функции: он должен был «послужить хорошим уроком» всем возможным контрреволюционерам, чтобы «все бароны, где бы они ни были, знали, что их постигнет участь барона Унгерна». В отношении барона П. Н. Врангеля эти слова прозвучали мрачным пророчеством… Суд, а вернее судебный фарс над Унгерном, являлся простой формальностью — его решение было предопределено, они принималось на политическом уровне и на самом «верху».
Рассказывая о последних днях жизни барона Унгерна, мы будем весьма часто пользоваться словом «говорят». Данное слово, наверное, не слишком хорошо характеризует историка — раз он употребляет выражение «говорят», значит, сам ничего точно не знает. Но мы действительно не знаем, просто не можем знать доподлинных фактов и обстоятельств последних дней жизни Романа Федоровича. Он находился в руках врагов, и те совсем не желали оставлять о бароне какую-нибудь память. С точки зрения большевиков, само имя барона Унгерна вообще лучше всего было бы вычеркнуть из русской истории вместе с прочими «царями и графьями» и оставить там только Ленина, Свердлова, Троцкого, мифического «рабочего Василия» и прочих пролетарских «героев». Но если не получается вычеркнуть совсем, то необходимо нарисовать образ барона, по словам Михаила Булгакова, «самыми черными красками». Еще при жизни барон Унгерн стал превращаться в живую легенду, в миф, дань которому отдали даже сами большевики, — вспомним песню о «черном бароне». А пересказ легенды вполне уместно начать этим словом — «говорят».
Итак, говорят… Говорят, что когда красные вместе с плененным бароном переправлялись через одну из речек, Унгерн сделал попытку утопиться, но захватившие его красноармейцы не допустили этого и в целости доставили барона в штаб партизанского командира Щетинкина…
… Говорят, что когда Щетинкин, храбро воевавший во время Великой войны и ставший георгиевским кавалером, увидел связанного Унгерна, он приветствовал его восклицанием: «Здорово, барон!» Унгерн тяжелым взглядом окинул с ног до головы расфранченного красного командира с офицерским Георгием на груди и ответил: «Был ты Щетинкин, а теперь подлец!» (Подругой версии, вместо «подлеца» барон Унгерн употребил непечатное слово.)[39].
… Говорят, что барона перевозили в открытом автомобиле, сопровождаемым двумя сотнями всадников из Кубанской дивизии в лихо заломленных папахах, с развевающимися красными башлыками…
