Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - страница 140

Итак, маховик предательства, запущенный в феврале 1917 года, вполне логично привел к подобной «бухгалтерии», которой никогда не знало русское офицерство. Чувство самосохранения оказалось сильнее таких понятий, как Честь, Долг и Верность. На убийство Резухина, которого застрелили среди группы окружавших его казаков, практически никто не отреагировал. Лишь личный адъютант генерала, ротмистр Нудатов, выхватил наган, чтобы застрелить убийцу, но один из заговорщиков, войсковой старшина Слюс, схватил ротмистра за руки со словами: «Успокойтесь, успокойтесь, все кончено…» И Нудатов в состоянии полной прострации отошел в сторону. «Офицеры и казаки разошлись по сотням, словно ничего особенного не случилось, будто всему именно так и надлежало произойти», — вспоминал позже один из очевидцев расправы над Резухиным. Случившееся очень напоминало картины расправ с «реакционными» генералами и офицерами в дни «великой бескровной» 1917 года… Возглавивший бригаду Резухина полковник Кастерин повел бригаду в Маньчжурию, правда, побросав в спешке пулеметы, пушки и даже вьючный обоз.

О планах заговорщиков в отношении Унгерна свидетельствует один из вдохновителей мятежа, врач Рябухин: «Попытаться застрелить барона, убив также Бурдуковского, ординарцев-экзекуторов и тех людей из комендантской команды, кто был наиболее предан Унгерну. Это следовало сопроводить обстрелом лагеря комендантской команды из пушек, что должны были сделать наши артиллерийские офицеры. Мы планировали арестовать старого полковника Дмитриева, если он воспротивится заговорщикам». Подчеркнем, что все это происходило фактически под носом у красных, которые «сидели на хвосте» унгерновской бригады. Отнюдь не о войне с большевиками думали замыслившие убийство своего командира офицеры (хотя те из них, кому посчастливилось остаться в живых, в своих эмигрантских сочинениях и воспоминаниях настойчиво выставляли себя убежденными «врагами большевиков» и всячески подчеркивали собственные «выдающиеся заслуги» перед Белым движением), а о том, как ценой предательства спасти собственную шкуру. В ночь с 18 на 19 августа была обстреляна палатка Унгерна, стоявшая в лагере на особицу. Один из участников событий вспоминал, что в палатку даже бросили две гранаты. Однако заговорщики настолько трусили, что не смогли попасть в барона. Ни пули, ни осколки Унгерна не задели. Через некоторое время издали донесся знакомый высокий и резкий фальцет барона. Практически все свидетели этой страшной ночи вспоминали, что голос Унгерна произвел на всех отрезвляющее впечатление, стрельба, шедшая по всему лагерю, прекратилась. «Все замерли, — вспоминал М. Г. Торновский, — каждый в тот момент подумал в магическом зачаровании: «Барон, вот пойдет-то расправа!» Таково было первое впечатление от неожиданного появления Унгерна. Командующий попытался восстановить порядок, организовать собравшиеся к выступлению части. Унгерн скакал вдоль лагеря на своей серой кобыле Машке. Возле артиллерийского дивизиона заметил полковника Дмитриева и осадил лошадь. «Ты куда собрался бежать? Испугался того, что несколько дураков обстреляло мою палатку? Поворачивай назад! Не в Маньчжурию ли тебе захотелось?» И пушки, уже вывернувшие на дорогу, по воспоминаниям очевидца, стали послушно загибать в сторону своей бивачной стоянки.

Однако те, на кого мог бы положиться барон, были убиты во время первоначальной суматохи. Погиб известный Бурдуковский, о смерти которого никто не сожалел, погибли ординарец Унгерна прапорщик Перлин, вахмистр Бушмакин, командир японской сотни капитан Белов. H.H. Князев писал о гибели верных Унгерну офицеров: «Если Бурдуковский и К поплатились за свое усердие в исполнении смертных приговоров, то убийство Белова не может быть оправдано никакими доводами. Белов, державшийся с большим достоинством, боевой офицер… виновен лишь в том, что к нему, как образцовому офицеру, барон начал за последнее время посылать офицеров на исправление». В данном случае Князев недоговаривает: Белов был «виновен» перед заговорщиками в том, что оставался верным воинской присяге и своему командующему, т. е. среди десятков так называемых офицеров он повел себя как настоящий белый воин и русский офицер.