Срок содержания задержанных, или, как их называют работники приемника, «подобранных», ограничен, и поэтому дознаватели начинают работать с ними с первых часов — надо отослать запросы, затребовать копии, сделать телефонные звонки, а уж потом бродягу можно вернуть в камеру и ждать ответов неделями. Галю, однако, никто не вызывает, и поэтому в камере она оказалась под дополнительным прессом.
— Да ты, Москва, тут, по ходу, на яйцах сидишь? — ехидно спрашивает камерная шестерка.
— На яйцах, точно. Наседка! — уверенно заключает старшая, и все хохочут, показывая беззубые рты.
В камерах вообще много смеются. Три ночи путана не спит, и это тоже часть плана. И вот, наконец, на четвертый день ее вызывают и ведут на второй этаж. В просторном кабинете спиной к окну сидит молодой коренастый мужчина с очень подвижными и живыми глазами. К его письменному столу примыкает другой — длинный, наподобие кухонного, со стульями с обеих сторон. Лицо его кажется знакомым. Ну точно, она видела его в 115-ом номере «Большого Урала». Номер этот был официально передан гостиничным хозяйством в распоряжение Свердловского УВД, и на нем красовалась табличка «Пункт милиции». Галя вспомнила, как месяц назад ее прямо на лестнице прихватили два вежливых сержанта и привели в эту комнату. Менты задавали ей разнообразные вопросы, заглядывая периодически в открытый ящик стола на какую-то бумажку, но сами ничего не записывали. Пометки в блокноте делал как раз вот этот коренастый — он тогда молча сидел у окна и не проронил ни слова.
— Здравствуйте, Галина Михайловна. Мне бы хотелось обсудить с вами некоторые вопросы — если, конечно, вы не против?
С этими словами он вышел из-за стола, указал на стул и сам сел прямо напротив помятой путаны.
— Вы, собственно, зачем приехали в Свердловск?
Яркий ли свет, такой непривычный после камеры, подчеркнуто вежливые манеры собеседника или что-то еще сбило проститутку с толку, но она начала вдохновенно врать о намерении устроиться на свердловскую кондитерскую фабрику, о проблемах с работой в спящем городке Ровно и еще какую-то чушь и даже не заметила, как глаза напротив нехорошо блеснули, руки кагэбэшника разошлись в стороны и вдруг с невероятной силой соединились на ее ушах. Что-то лопнуло внутри, резкая боль ударила прямо в мозг, и сердце как будто прыгнуло в черепную коробку — каждый его удар отдавался молотом. Галя откинула голову и стала хватать воздух открытым ртом, глаза как будто выключили — в них стало темно и тоже появилась пульсирующая боль.
— Ты за кого меня тут держишь, перхоть подзалупная??? За мента???
С перекошенным от злобы лицом над ней нависал коренастый.
— Я… я… больше не буду. Я… извините, пожалуйста, — прошептала Галя и добавила: — Я, кажется, описалась. Немного.
Пономарев встал и зашел за спину задержанной — та тут же съежилась и напряглась, а он поморщился, как от зубной боли, и снял с сейфа графин с водой. Галю от страха била сильная дрожь — она ожидала удара сзади. Над корзиной с мусором опер сделал ладошку ковшиком, налил туда воды и тщательно помыл руки. Взял несколько чистых листов, долго ими вытирался, слепил из влажной бумаги ком наподобие снежка и с ним вернулся за стол, где начал резво гонять его по поверхности, ловко хватая его поочередно правой и левой руками. При этом он не спускал глаз с задержанной. Галя же как зачарованная зачем-то наблюдала за скольжением шара. В голове было пусто и очень-очень больно. Вжик-вжик… летает по столу шар из сырой бумаги.
— Так вы, Галина Михайловна, впервые на Урале?
Выкинув шар в корзину, он вынул из портфеля авторучку с золотым пером, тонкую папку и несколько листов мелованной бумаги. В папке Галя заметила половинный листок со своими данными. Наискосок листочка шла жирная красная полоса. «Биография агента», — написал наверху чистого листа Пономарев.
«Какого агента? Что за агента?» — мелькнуло в голове, но думать времени не оставалось — оперативник начал подробно расспрашивать, быстро делая пометки. Разговаривали они четыре часа. Историю несчастной любви к мотоциклисту она благоразумно опустила — второй хлопок по ушам мог привести к инвалидности. В конце разговора Пономарев спрятал свое золотое перо, протянул ей лист бумаги и найденную в столе шариковую авторучку.
