— Простите, дядюшка… За мной гонятся.
Лавочник стоял, тупо уставившись на нее. Его молчание стало раздражать ее. Словно прося защиты в последнем прибежище, она повторила:
— Они гнались, они гонятся за мной, я боюсь!
Он развел руками, зазвенев четками в тишине, и спросил:
— Кто гонится, дочка?
— Я не знаю их, они притаились там, в темноте, за лавкой. Они поджидают меня… Помоги, ради аллаха!
Он подошел к двери, выглянул, посмотрел направо, налево и неторопливо вернулся. Женщина поднялась с кресла.
— Слава аллаху, я никого не вижу…
— Но я же слышу, как они там шепчутся!
— Что ты! Садись, голубка, ты устала, и тебе все это привиделось.
Не в силах совладать с собой, она почти закричала:
— Не устала я, они гнались, гнались за мной до самой двери и спрятались вон там, напротив.
Она подошла к стеклянной двери, ткнула пальцем в темноту.
— Они шепчутся, я их вижу там, во тьме.
— Клянусь аллахом, никого там нет. Это тебе мерещится, сядь, отдохни.
— Ты слепец! — все больше нервничая, объясняла женщина. — Я не выдумываю, они гнались за мной! А сейчас прижались к стене, ждут меня. Я их вижу!
У лавочника наконец лопнуло терпение, и он уже с раздражением смотрел на трясущуюся от страха женщину. Со слезами на глазах она произнесла слабым голосом:
— Прости, ради аллаха, я не хотела…
— Ничего, ничего. Отдохни тут и никого не бойся, я рядом… Чай, кофе?
— Нет, спасибо.
Они помолчали, потом он укоризненно проговорил:
— Нельзя женщинам выходить на улицу так поздно без провожатого.
— Было еще не поздно… Автобус опоздал. Я вышла из дома тети в девять часов. Девять часов — это не поздно…
Лавочник поиграл зернами четок, глаза его, увеличенные толстыми линзами, пробежали по ее фигуре, с головы до ног, словно ощупывали. Только сейчас она заметила, что он в очках: действительно слепой… Старик пододвинул деревянный стул, сел рядом. До этого мгновения она чувствовала себя спокойно в его присутствии, ведь он ей в отцы годится…
— Ты можешь переночевать здесь, милая. У меня еще одна комната.
Он откашлялся и, заметив растущее недоверие в ее глазах, сказал нарочито равнодушным тоном:
— Я постелю себе здесь, в лавке.
Сердце женщины учащенно забилось — вот попалась, как птица в клетку!
— Нет-нет!.. Я должна идти… Меня муж ждет.
Его взгляд разочарованно скользнул по обручальному кольцу у нее на пальце.
— Как хочешь… Я хотел тебе добра, — сказал старик, не сводя с нее взгляда — противного, липкого взгляда ехидны. Пусть извиняется и уходит, раз его предложение ей не по душе. Пусть убирается вон! Прочь к собакам, прижавшимся к стене напротив, грозил его взгляд.
— Вызови полицию, ради аллаха! Я боюсь выходить одна, — наконец выдавила она из себя.
Зрачки его, увеличенные толстыми стеклами очков, продолжали ощупывать, пожирать ее. Птичка, случайно залетевшая в дверь, вот-вот вырвется из клетки, ускользнет, ускользнет навсегда…
— Хорошо, — поколебавшись, сказал он и стал набирать номер.
Машина притормозила в нескольких шагах от дома. Офицер, кажется младший лейтенант, вылез и направился к входу в лавку. Он немного задержался возле двери, суровое выражение на его лице уступило место дружелюбной улыбке. Офицер вошел, взял стул и сел, не дожидаясь приглашения — в собственных владениях можно не стесняться. Вытащив пачку из кармана, он предложил сигарету женщине. Своим решительным отказом закурить она хотела показать ему, что и все другие нескромные предложения она тоже встретит отказом. Она порядочная замужняя женщина, она воспитывалась здесь, в этой стране. В традициях этой страны…
— Нет-нет, спасибо. Я не курю, — проговорила она скороговоркой, словно торопясь выпутаться из силка, стянувшего ее мертвой хваткой.
Улыбка исчезла. Он вытащил из пачки одну сигарету и закурил, совершенно не обращая внимания на хозяина лавки. Он не сводил с нее глаз, пуская тоненькими колечками дым, и долго молчал, прежде чем спросил:
— Где ты живешь?
— На Зеленой горе.
— Хорошо. Поехали.
Лейтенант поднялся, показав всем своим видом, что он официальное лицо, но глаза, горевшие животной похотью, выдавали его, или это ей показалось?
Женщине стало жутко при мысли о таком попутчике. Сбросить, сбросить с себя поскорее этот взгляд, эту накидку из шкуры ехидны или, может, лягушки? Липкую, ядовитую тряпку… Тошнота подкатила к горлу.
