Так и текла у них жизнь до тех пор, пока однажды холодной зимней ночью…
В полночь раздался резкий, пронзительный крик, извещающий о приближении грозного потока. Известие означало, что беда грядет вместе с радостью. Палатки Наджа разбросаны в глубине вади[8], и, чтобы спасти все, что можно спасти, пастухи принялись выводить скот, женщины подхватили детей под мышки и побежали наверх, мужчины забрали с собой палатки, домашнюю утварь, провизию. Детский плач, женские вопли, крики мужчин, рев воды, вой ветра — все смешалось. Пришел день расплаты, люди словно забыли, что ждали эту милость пять тощих лет!
Палатка Захры стояла под холмом, разделявшим вади на два рукава. Женщина проснулась от криков. Очаг пылал. Тамима спала в углу палатки. Захра подняла голову, с трудом разлепила заспанные веки и вдруг услышала, как странно шипят угли: будто гаснут. Раскрыла наконец глаза и увидела, что палатка погружается в воду. Дрожа от страха, она попыталась встать — и вдруг почувствовала, что ноги ее парализованы. Смерть приближалась… Она ползла, с отчаянием взывая о помощи: вода уже подступала к горлу. Вопль ее стал истошным… Внезапно сильные руки схватили ее и подняли вверх.
Больше она ничего не помнила. Когда очнулась, внизу уже вовсю бушевал поток. На возвышении мужчины поставили временную палатку для женщин, а сами остались снаружи, на открытом месте. Молния… гром… долгожданный дождь. Убытки, потери, но, слава аллаху, без человеческих жертв. Захра пришла в себя и, вспомнив ужасную картину, зарыдала в голос.
— Тамима! Доченька… Тамима!
Мужчины прислушались… Поток ревел, но там, в глубине долины, им чудился крик. Один из мужчин рванулся вперед, за ним побежал шейх Мухаммаду. Мужчина кричал:
— Тамима! Холм… На холм!
Поток неистовствовал. Надежды спасти девушку не было. Мужчина и шейх встретились глазами. Мужчина опустил голову. Ему было страшно. Оба вернулись к палатке, где сгрудились все остальные. Мужчина успокаивал Захру: Тамима на холме. Шейх Мухаммаду завернулся в одеяло. Взял четки. Уселся прямо под дождем, поджав под себя ноги. Его окружили мужчины, один из них сказал:
— Надо ждать… Может, поток утихнет… Чуть попозже.
Все замолчали.
И вдруг, когда уже ни у кого почти не осталось надежды, из темноты вынырнул Дамуми!
Дамуми — что отрубленный от дерева сук. Мать его умерла сразу после родов. Через год умер отец. Стал он жить у дяди — и тот умер от жажды, отправившись знойным летним днем на поиски своих заблудившихся верблюдов. Уже с тех пор, как Дамуми остался без матери, люди нарекли его злосчастным. А после смерти отца и дяди вовсе убедились в этом. Никому из близких не было до него дела, и зажил он неустроенной жизнью, непутевой, юность провел, бродя от палатки к палатке, пристраиваясь где придется. Остерегались его люди, но все же сочувствовали, никто не гнал от себя. Один приют даст, другой накормит, и так — пока не вырос. А работал он пастухом у одного из богачей, платившего ему едой да одеждой.
Стал Дамуми мужчиной, задумал жениться. Посватался и женился на одной разведенной, а через год развелся с ней, затем женился на девушке и опять развелся без видимой причины. Ну что после этого люди скажут?.. Пошла по Наджу молва: последняя его жена так и осталась девушкой, как была. А он и не пытался отрицать этого. Жил одиноко в своей палатке в Надже, но людей не сторонился, несмотря на замкнутость свою и равнодушие к женщинам. Ближе всех сошелся он с шейхом Мухаммаду. Они часто бывали друг у друга, наблюдали закат после вечерней молитвы, болтали, пили чай возле палатки шейха. Трех своих верблюдов Дамуми пас сам, а семь овец его ходили в одном стаде с овцами шейха бесплатно. Удивительно, но все девушки заглядывались на Дамуми, несмотря на слухи о его беде, — может, оттого, что хорошо пел, голос у него был грустный, бархатистый, а девушкам в Надже такие голоса нравились, а может, оттого, что много стихов помнил наизусть. А еще он знал уйму волшебных сказок и печальных легенд… А может, и оттого, что был он самым сильным в Надже: один мог свалить буйного верблюда, укротить верблюдицу-беглянку, оседлать на ходу резвого махрийца
