— Увы, я не вижу в этом никакой пользы, — вяло проговорил Мисбах, наблюдая, как кольца сигаретного дыма растворяются в знойном воздухе.
Джаббур подсел поближе к нему.
— Возможно, ты и прав, — сказал он. — Только я так не считаю. Мы всегда можем сделать что-нибудь для этих несчастных. Они привыкли к своему бедственному положению, к своим страданиям и считают, что так угодно аллаху. Наша задача как раз и заключается в том, чтобы рассеять их предрассудки. Мы должны убедить их, что этот мерзавец лейтенант и его сообщник, начальник уезда, всего лишь манекены, научившиеся с важным видом восседать в креслах и посылать начальству лживые отчеты. Трудно, конечно, избавить людей от страха и предрассудков, но мы обязаны попытаться это сделать. Пресса — одно из средств выполнения долга.
— Лейтенант — хороший человек, — вдруг сказал Мисбах.
— Хороший? — Джаббур даже привстал от негодования. — Хороший человек не убивает.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ведь он стрелял в людей, убивал их во время демонстраций в шестьдесят четвертом. До сих пор не может простить мне, что я был организатором этих демонстраций. Внешне показывает свое расположение ко мне, но все это лицемерие. Лицемерие и коварство. Он хорошо помнит, что за это преступление его лишили двух звездочек. И, конечно же, догадывается, что я продолжаю заниматься политической деятельностью. Для него личные интересы превыше всего.
Мисбах ничего не ответил.
* * *
Когда последние лучи солнца скрылись за горизонтом, лендровер вновь ринулся в бесконечную пустоту. Вглядываясь в пустыню из окна машины, Мисбах проговорил:
— Пустыня… Какая же она жуткая и дикая.
— Да, жуткая и дикая, — согласился Джаббур. — Но она как жизнь, как само бытие. Кажется, что все свои секреты она спрятала в тишине и пустоте. И вместе с тем она обещает тебе все… Обещает самое дорогое, что можно дать заблудившемуся. Обещает воду. Но когда начинаешь искать воду, то не находишь перед собой ничего, кроме миража. Он дрожит перед тобой, насмешливо показывает тебе язык и ведет тебя бесцельно куда-то. Но послушай. Ты должен всегда сопротивляться миражам. Никогда не сдавайся им. Ибо мираж пустыни мудр и загадочен. Смело бросайся на него в атаку и продолжай искать воду. Никогда не впадай в отчаяние. Ведь там, за этим бесконечным миражем, ты в конце концов найдешь колодец. Главное — не сдавайся, и в этом первый секрет пустыни.
Он попросил Мисбаха раскурить для него сигарету. И после недолгого молчания продолжал, пытаясь перекричать шум мотора:
— Пустыня, как женщина, завлекает тебя в свои сети, кокетничает, но никогда не будет твоей с первого раза. Ты должен разгадать ее тайны, чтобы овладеть ею. Я знаю, что тебе все это кажется бессмысленным. А вот я во всем стараюсь найти свой смысл. Этому меня научила Пустыня… Европа овладела тобой, оттого что ты не устоял перед ней.
Мисбах не отозвался на его слова. Он продолжал всматриваться в темноту, заполнившую все вокруг. От грохота мотора у него вновь разболелась голова.
* * *
Джаббур остановил машину у песчаного холма и полез наверх, чтобы оглядеться. Возвратившись, он сказал:
— Наступила полночь, а я тем не менее не вижу огней Обари. Мы, кажется, сбились с пути.
Вылезая из кабины, Мисбах с досадой произнес:
— Не надо было сворачивать с главной дороги.
— Было бы правильнее сказать, что нам не следовало напиваться.
Джаббур засмеялся и, растянувшись на мягком песке, вытащил из кармана пачку сигарет, закурил.
— Я хотел сократить путь, — сказал он. — Понадеялся на сбой опыт, но, как видишь, пустыня не прощает пьянства. Если ты не хочешь, чтобы мы совершили еще одну ошибку, нам следует побыть здесь до рассвета. Оставшегося бензина не хватит для бесцельного кружения в поисках дороги. К сожалению, мы не захватили с собой достаточно бензина. Это самая неприятная из всех наших ошибок. Так что, дорогой, тебе все-таки придется мне рассказать о Европе. По крайней мере для того, чтобы быстрее прошла эта длинная ночь.
Он захохотал, но тут же осекся, заметив тревогу в глазах Мисбаха. Тот лежал на холодном песке, беспокойно всматриваясь в очертания песчаных холмов, погруженных в безмолвную темноту.
