Константин Кириллович прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Он вспоминал разговор с Герасимовым. Но пытался восстановить не слова и не понятия, а ощущения… И кажется, не обманывался. Тем более, проверить… Мысль была глупа и проста одновременно; решение пришло мгновенно. Он снял трубку прямой связи с Гончаровым:
— Владимир Петрович, зайдите ко мне.
Снайпер ждал. Странно, но от неудобной позы затекли все мышцы. Именно странно: Али умел ждать, это было главным в его профессии; сам выстрел был всего лишь завершающим, причем не самым трудным этапом: ожидание было мучительнее. Али думал о том, что люди образованные совсем не годятся для такой работы: все ими знаемое и читанное в минуты вынужденного отрешенного уединения должно всплывать и казаться явью… К тому же уединение было еще и напряженным: в любой момент мог поступить сигнал от заказчика на выстрел, и тут словно менялась сама работа: снайпер сливался с оружием, становился его частью, мир он не ощущал вовсе, он чувствовал только себя и человека, ставшего его целью, словно они были связаны очень хрупкой, неразрывной, мучительной нитью, и именно выстрел мог разорвать эту нить и освободить их. Обоих. Порой… Порой снайпер завидовал собственной цели: его выстрел разрывал зыбкие путы этой страшной жизни, в которой так много опасностей и так мало радостей; Али казалось, что смертью он освобождал человека от страха смерти. Навсегда. А сам оставался в этом мире и со своим страхом, и со своей страстью… Проходил день, другой, неделя, и Али ловил себя на том, что смотрит на людей словно сквозь сетку прицела… Ему хотелось помочь им, освободить их от вяжущих сетей… А люди…
Люди боялись общаться с ним. И ему было еще страшнее, когда они прятали взгляды; он видел эти взгляды явственно, обращенными вслед: люди эти были не лучше его, их глаза прятались за вороненой прорезью прицела… Но он, Али, был удачливее их всех, или…
Или — это сам Всевышний выбрал его Своим мечом, наводящим порядок в этом холодном и жестоком мире, превращая его в войну?..
Ждать было мучительно. И когда двое пожилых господ появились у подъезда, он приник к прицелу… Облизал ссохшиеся губы… Внимательно рассмотрел лица обоих, поймал в прицел того, кого заказали, и… едва не выстрелил. Он ощущал себя словно на грани оргазма: в носу щипало, хотелось рассмеяться или расплакаться, сердце, колотившееся часто-часто, вдруг замерло, настраиваясь на выстрел и словно боясь своим биением помешать неминуемой смерти… Но…
Сигнала не было. Старичок сел в машину, она тронулась… Его собеседник скрылся в особняке… Скорее от разочарования снайпер навел прицел на удалявшуюся машину, уловил движение — старичок снял трубку радиотелефона.
Машина скрылась за ранней предвечерней пеленой, снайпер проводил ее с сожалением, и тут — пропищал сигнал «маячка». Команда на выстрел!
Снайпер перевел прицел на особняк. В панораме он снова видел белый сказочный лес на изукрашенном морозом стекле.
Он ждал. Но теперь ожидание стало легким: в нем не было неопределенности.
Снайпер измерил температуру воздуха, направление ветра… Но не ограничился этим: никаким приборам он не доверял больше, чем самому себе. Послюнявил указательный палец и аккуратно высунул его в амбразуру. Только после этого стал настраивать прицел.
Инфракрасный прицел устанавливать не стал. Просто приставил к лицу и наблюдал за двумя застывшими теплыми пятнами. Судя по всему, человек с кем-то беседовал.
Сумерки были еще прозрачны, но в комнате уже зажгли свет. Человек остался один. Снайпер приготовился к тому, что ждать придется до завтра. Он уже дважды натирал десны белым порошком, — но и без этого не заснул бы: теперь им управлял будущий выстрел. Али никогда не сумел бы сформулировать, он просто ощущал это: большего удовольствия, чем то, что он получал, когда его пуля разрывала чужую живую плоть, он не знал ни от вина, ни от гашиша, ни от женщины… Ему казалось в этот миг, что он равен Всевышнему.
Внезапно расписанное инеем огромное окно отошло в сторону. За ним неподвижно стоял человек. Он смотрел на закат. Как же его называли эти парни?
