Тот, кого я выбрал, — человек другого мира и другого знания.
— Он молод?
— По сравнению и с вами, и со мной — да. И в то же время — как раз в возрасте деятеля. Китайцы называют это «возрастом собаки», когда человек теряет юношескую гибкость и приобретает твердость, необходимую для свершений. Но главное — он не рос при Сталине, как вы и я, и потому свободен от страха…
— От страха не свободен никто.
— Хм… Может быть… Я-то полагаю, что большинство искренних диссидентов семидесятых-восьмидесятых занимались словопрениями, как раз пытаясь избавиться от того, детского страха… В брежневское время не страх вел — осторожность и терпение.
— Терпение во все времена — удел гениев.
— Тогда наш народ уникален.
— У всех — своя «заноза» в пятке…
— Наверное, так.
— Этот человек — банкир?
— По профессии и образованию — да. Но не только… Как бы вам объяснить, Владимир Семенович… Если вы в нашем деле — цезарь, то он — поэт.
— Поэт, говоришь…
— Да.
— Константин… Но это действительно не по правилам… Кто-то, кроме него, может начать действовать?
— Да.
— Кто?
— Я.
— И все?
— Да.
— Ты готов?
— Да. Мне понадобилось время, чтобы… э-э-э… перестроить «боевые порядки». Сейчас это закончено.
— Когда предполагаешь начать?
— Через месяц-полтора.
— Почему не сейчас?
— Владимир Семенович, мы не договорили о главном.
— О деньгах?
— Именно.
— Ну что ж… Суммы я назвал. Может, подъедешь ко мне? Обсудим детали. И гарантии. Понятные и мне, и людям, которые ставят на банк. Во вторник?
— Подходит.
— Только… Константин Кириллович… Не знаю, какими соображениями ты руководствовался, когда делал ставку на канувшего в небытие человека, а моим… э-э-э… клиентам нужны значимые гарантии.
— Естественно.
— И мне тоже.
— Я понимаю.
— Ты ведь знаешь, Константин… Две ставки в этой жизни сделать нельзя.
Игра слишком рискованна.
— Или жизнь слишком коротка для такой игры.
Кришна проводил визитера. Вернулся в гостиную, не торопясь выкурил папиросу. Подошел к заиндевелому стеклу, полюбовался узором. Лес… Белый, сказочный, неземной… Но здешний, понятный. Лес…
«Лес-батюшка и накормит, и сохранит, и укроет… И характер нашенский от него, от леса пошел… Вот — стою на опушке, весь как на ладошке, а шаг-другой сделал — и нету меня, и не сыщешь… Аукайся… Кому хочу — отзовусь, кому не хочу — пропал… И сыскать здесь чужому не меня, а погибель свою… Болота, чащобы да баловни-лешии так закрутят, что не выберешься вовек… Так что бреди извилистым проселком, а спрямить не пытайся, только шкуру обдерешь, да ноги собьешь, да на тропку ту и воротишься, если не пропадешь вовсе… Прямо только вороны летают, а добрый человек дорогою да тропкою ходит: до тебя люди не глупые были, что те тропки топтали…» — Лицо старика, что говорил эти слова, он видел уже смутно: десятилетним пацаном был в подпасках в Подмосковье, куда мать отсылала его к родне на «подкорм». Лицо видел смутно, а имени не помнил совсем… Он запомнил другое: «Вот стою на опушке, как на ладошке, а шаг сделал — и нету меня».
А что там этот лис говорил о поэтах? Решетов опустился в кресло, включил магнитофон:
На гусарах с опушкою мех.
Хрупкий топот морозных копыт.
Ветер с Финского. Крупкою снег.
Только Пушкин еще не убит.
Зал в сиянье. Наташи успех.
Свет янтарный в бокалах искрит.
За спиной — в полушепоте — смех.
Только Пушкин еще не убит.
По России простора — на всех.
Край разбросанный Богом забыт.
По России — дороги вразбег.
Только Пушкин еще не убит.
У церквей — от лохмотьев калек,
У дворцов — от лакеев пестрит.
Или год виноват, или век?
Только Пушкин еще не убит.
На гусарах с опушкою мех…
Поэт способен увидеть то, что для царей невидимо… Мысль красивая…
Решетов протянул руку и взял с полки книгу. Раскрыл: «Никогда Россия не была в столь бедственном положении… Внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие — все угрожало неизбежной погибелью земле русской… Исключая некоторые низовые города почти вся земля русская была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаменитого налета пана Лисовского, упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель».
