Смертельный.
Сейчас ему было необходимо одно: ждать. Через оптику прицела снежные узоры на стекле показались ему сказочным лесом, за которым скрыты очертания неведомого, тайного города. Или — замка…
* * *
Решетов отошел от окна, опустился в глубокое удобное кресло. Почувствовал некое смутное беспокойство, снова посмотрел на стекло, словно за лесными ледяными узорами укрывалось что-то невидимое и опасное… Наверное, просто недосып. И — нервы. Открыл книгу: «Иссякло государственное творчество. Глубокий паралич сковал правительственную власть: ни государственных целей, ни широко задуманного плана, ни общей воли. На их место выступили — борьба личных интриг и домогательств, личные счеты, ведомственные трения. Государственный корабль потерял свой курс, потерял всякий курс, зря болтаясь по волнам…
Государственная драма заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против носителей этой власти».
М-да… Слова Александр Иванович Гучков умел плести яркие и красивые — ведь он сказал их о еще предвоенной России… И первый парадокс заключается как раз в том, что будучи человеком смелым и деятельным, он сначала приложил немало сил для расшатывания «государственного корабля», вместе с Милюковым принял отречение государя, а затем — отречение династии, а вслед за этим приложил огромную энергию для поддержки белого движения… Что это был за человек, какие цели он преследовал? Бог знает. Ну а результат? Промозглое парижское утро в феврале тридцать шестого, где в последний путь бывшего «военно-морского» министра Временного правительства пришли проводить такие же «бывшие»…
Ладно, к делу.
Прошло больше трех месяцев, как пропал Дорохов. Ни слуху ни духу…
Сыскари Гончего сумели разобраться в хитросплетениях кипрских разборок, представили докладную. Дорохов был похищен. И что дальше? А ничего. Противник не сумел получить необходимую информацию: если бы было иначе, финансовый рынок это уже бы почувствовал. Нет более точного индикатора даже для медленного движения сравнительно небольших капиталов… Ну а уж для тех денег, какие предполагалось активизировать… Вывод только один:
Сергея Дорохова больше нет в живых.
Теперь приходилось перестраивать «боевые порядки»… И — терять время. А потеря времени в определенных условиях может означать потерю победы.
Константин Кириллович Решетов с детства увлекался военной теорией. Если точнее — теорией битв. Изучал воинское искусство и его развитие на протяжении столетий и тысячелетий… Сначала — ватаги египтян, вооруженных легкими дротиками, маломощными луками и странными, похожими на серпы мечами… Первый переворот — боевые колесницы. Они буквально разрубали и без того хлипкие боевые порядки противника; пехоте оставалось только одно: добивать. Следующий этап — фаланга. Ограниченная с двух сторон конными построениями, она шла несокрушимой стеной… Колесницы или разбивались об эту стену, или проскакивали сквозь нее, но уже без воинов и возниц — те оказывались выбитыми стрелами или пращами смертников — легковооруженных воинов, двигающихся впереди фаланги. Превосходно обученные гоплиты, привыкшие действовать во взаимодействии друг с другом, разбивали наголову куда более многочисленного, но слабообученного противника.
Дальше — наступила пора несокрушимых римских легионов. Связанные жестокой дисциплиной, они сделали фалангу многосторонней… По сути дела, легион, разбитый на центурии и когорты, был более гибкой и мобильной боевой единицей…
Ощетиненные с четырех сторон остриями копий, защищенные сомкнутыми щитами, когорты и легионы при необходимости могли и развернуться в фалангу, и свернуться в «черепаху»… Но главной задачей для победы оставалась та же: разрушить строй, разбить ставших беспомощными, превращенными паникой в испуганное человечье стадо, вражеских воинов… Личное мужество кого-то из них уже ничего не означало: легионеры рубили короткими, превращенными в подобие боевых топоров тяжелыми мечами и храбрецов, и трусов… Впрочем, у трусов оставался способ выжить: рабство. Смельчаки умирали свободными.
