Я был многим прежде, чем стал собой,
Я был узким волшебным мечом, — я верю, что было так,
Я был в воздухе каплей дождя, я был лучами звезды,
Я был словом ответа, я был книгой начал…
Я был струнами арфы волшебной, был пеной морской,
Я был тем, кто молчал…
Я был тем, кто молчал…
Кад Годдо… Сказание древнего Уэльса о Битве Деревьев… Так о чем я молчу?.. Не могу понять. Не хватает какой-то малой малости…
За окном ночь, снежные заряды вихрятся и пропадают во тьме…
* * *
Герман проснулся совершенно больным. Слово «проснулся» даже не вполне подходило к тому состоянию тяжелой одури, в которой он метался. Словно опоенный каким-то недобрым снадобьем. Всю ночь он куда-то бежал, кем-то командовал и сам пытался уйти от неведомого преследования, но не было в этом кошмаре ни людей, которых он знал бы раньше, ни каких-то мест, которые бы он узнал… Он бежал за кем-то, но настигали его самого…
Герман тряхнул головой. Все это бредни. Скорее всего — коньяк.
Какая-нибудь мешанина из технического спирта, марганцовки и жженого сахара — Герман никогда не злоупотреблял спиртным, да и выпивал только по необходимости, для дела, и вряд ли мог отличить хороший коньяк от подделки. Тем не менее он поднес початую бутылку к носу, вдохнул… Аромат был густым, янтарная жидкость — прозрачной и солнечной. Нет, проводник не обманул. Впрочем, Герман давно заметил — его старались не обманывать…
Он плеснул коньяку в стакан, совсем немного, согреться. Это просто нервы.
Выпил, глянул на часы — и удивился! Вместо запланированных двух он проспал все шесть часов. Теперь без четверти четыре утра. Ну что ж… «Коммандос» называют это время — «час смертей». Или — «час волка». Именно около четырех человек, какой бы он ни был стойкий ко сну начинает «клевать», если на посту; именно в это время у того, кто выспался и загодя приготовился, преимущество при внезапном нападении наивысшее. «Латинос» вообще назвали этот час — «время переворотов». Операции в «банановых республиках» по смене одного режима на другой всегда начинались в четыре и заканчивались к пяти. Проснувшиеся граждане с утра могли лицезреть в «ящике» уже нового генерала, обращающегося к «свободному народу» от его же имени.
Пора.
Герман извлек из «сбруи» два бесшумных пистолета, проверил. Двенадцать девятимиллиметровых пуль — вполне достаточно, чтобы решить дело тихо. И без свидетелей. Он встал, запахнулся в куртку и вышел в коридор.
Внимательно просмотрел расписание. Через сорок минут будет Репнинск. От него до Москвы автомобилем — всего четыре с небольшим. То, что нужно. Пора.
Аккуратно и вежливо он постучал костяшками в купе проводника. Дверца отъехала в сторону, тот, встрепнутый спросонья, таращился на Германа дикими круглыми глазами.
— Чего-то желаете? — наконец произнес он.
— Еще коньяк.
— Это — пожалуйста. — Проводник наклонился, извлекая бутылку из прикрытого одеялом ящика.
— По расписанию идем?
— Минута в минуту. В десять пятнадцать будем в Москве.
— Прекрасно. Как пассажиры? Все такие беспокойные, как я?
— А кроме вас и этой парочки — больше никого. Богатые — самолетами летают, а остальным СВ — не по карману. — Проводник осекся было — получилось, он вроде причислил такого денежного клиента не к вполне состоятельным людям, поспешил исправиться:
— Нет, с самолетами тоже морока: то снег, то дождь, то погода нелетная, особенно по такой-то поре… Да и падают они, что листья в ноябре…
— Падают, падают листья… Ну и пусть — зато прозрачней свет… — напел тихонько Герман. — Значит, пустой вагончик…
— Да. А летом — наплыв! Лучше ехать с комфортом, чем кое-как. — Проводник заерзал. Его тяготил этот пустой разговор, и еще — он вдруг почувствовал страх, словно находился не в своем вагоне, на привычном, знакомом месте, а где-то на пустой темной дороге, и встречный — незнакомец, незнакомец опасный, и ты беззащитен перед ним…
— С комфортом — хорошо. Если есть деньги.
— Без денег — оно никуда.
— Вот именно. За все надо платить.
Он сунул руку в карман, вынул пистолет, приставил ствол ко лбу проводника… Глаза того стали жалкими и испуганными, губы искривились в плаче.
