Заметив впереди здоровенную фигуру в спортивном костюме, Кащеич попер прямо на нее, не разбирая дороги… Чуть в стороне и сзади маячил еще один, этот может и по котелку наварить, да чего уж… Семь бед — один ответ…
Рассмотреть приближающуюся спереди фигуру мешал какой-то туман, застилавший глаза. Кащеич облизал пересохшие разом губы и вдруг понял, что это… слезы… Его слезы.
— Эй, земеля, — прокашлял он, и собственный голос показался звучащим из пустой глубокой ямы, — ты бы курева подогнал, что ли! — Внезапно Кащеич почувствовал прилив сил, даже какой-то азарт, даже какой-то неведомый прежде кайф — то ли собственный голос придал ему храбрости, то ли сознание того, что сам капитан стоит на стреме со стволом и придет отмазывать, если его вдруг начнут месить смертным боем… — Ну ты че, чушок, не расслышал, что ли? — произнес он наглее и увереннее.
Тяжелый десантный нож, брошенный с огромной силой, перерубил шейные позвонки; клинок вышел спереди, через горло… Снег полетел навстречу, навалился на Кащеича неподъемной тяжестью. Окрасившая его кровь казалась черной.
— Готов?
— Как огурчик. — «Спортсмен» подошел сзади, вытянул клинок, обтер о лохмотья бродяги, спрятал в ножны под курткой.
— Это вроде бомжара… Точно — не при делах. Овца. Может, зря? — произнес тот, что маячил спереди.
— Не мямли. «Зря» в нашем деле не бывает. Шатается лишний человек, а чего шатается на ночь глядя? Без людей — оно спокойнее.
Саша Шмаков вышел на окраину Лазурного. Людей видно не было.
Свежеотстроенное административное здание газпромовского санатория походило на небольшой банк: стены были «затянуты» пластиком под мрамор, верхний этаж, по теперешней моде, был выполнен из тяжелого тонированного стекла и сидел на здании, как кепка на кавказце. Строение казалось угловатым, громоздким и настолько не вписывалось в привычную южнорусскую архитектуру…
Впрочем, архитектура в здешних местах вообще была странной. Церковь в Раздольной, выстроенная в 1781 году выселенными сюда после пугачевского бунта, от греха, запорожскими казаками, хотя и не участвовавшими и даже не сочувствовавшими оному, а все же… Пребывание их в Южной Малороссии беспокоило императрицу Екатерину… Так вот, церковь эта походила скорее на языческий храм или на здание какого-нибудь Совнархоза, возведенное в стиле «сталинского псевдоклассицизма». Треугольный фронтон поддерживался несколькими массивными круглыми колоннами, словно Парфенон, и только колокольня чуть в стороне указывала на то, что это — православный храм. Как позже выяснилось, колонны действительно оказались старинными, тринадцатого века, добыли их казаки с развалин какого-то готического монастыря на самой окраине Раздольной; выполнены же они были средневековыми мастерами в древнем дорическом стиле из натурального розового мрамора, завезенного Бог знает откуда. Впрочем, колонны побелили, и сделались они «по станичной моде»…
Шмаков усмехнулся. Он почти не сомневался в том, что через некоторое время пластик на газпромовском здании покоробится и облезет, местное руководство, недолго подумав, оштукатурит и побелит стены, ну а затонированная «кепка» по-прежнему будет украшать эту не очень опрятную конструкцию, словно символ нездешнего «смутного времени»…
Два могучих «ниссана» и большой фургон действительно примостились у самых дверей здания, украшенного табличкой: «РАО „ГАЗПРОМ“. Пансионат „Газовщик“.
Администрация». Людей поблизости видно не было.
Как там выразился Батя? «По обстоятельствам». Просто взять и доложиться, что нашел? «Потрещать?..» Как-то это… Пошел, куда сказали, нашел, что искали.
По сути — ничего не прояснив… Да и долго его еще будут сосунком считать эти динозавры? Мысль, пришедшая Саше Шмакову, ему самому показалась изящной и озорной. Приняв вид самый приблатненный, он направился к автомобилям. Вытащил гвоздик и стал самозабвенно ковыряться в замке.
— Эй, малый, тебе чего? — Вылезший из здания опухший охранник, по виду — из местных вольномобилизованных, по знакомству пристроившийся на очень непыльную работенку, как положено, в пятнистом хэбэ, тупо уставился на Шмакова.
