Напиток в моих руках вполне походит на произведение искусства. В голове бродит детская учебная считалочка:
«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Кто я? Фазан или охотник? И где?
Разберемся… А получается красиво… Я наполняю бокал попеременно: темно-бордовый, зеленый, цвета травы на пастбищах кельтов где-нибудь в Уэльсе, золотистый, белый, густо-малиновый… Возможно, на вкус это произведение алкогольного искусства и сущая отрава, зато по цветам — почти радуга…
— Как красиво… — Девушка подошла сзади совсем неслышно, но я почувствовал ее приближение — аромат чего-то неуловимого, будто дыхание ветерка над первым, сиреневым, как ночь, подснежником… — Это мне?
— Подожди… Ты знаешь, за что сограждане признали Исаака Ньютона гением?
— Ясно. За законы Ньютона.
— Ты помнишь, что это такое?
— Не-а.
— Вот. И они не помнили. Ньютон сконструировал призму, которая расчленяла пучок света на семь составляющих: красный, оранжевый…
— А, знаю… «Каждый охотник желает знать…» По длине луча.
— Ну да. Это так поразило современников то, что белый свет на самом деле не белый… Они даже на надгробии, по-моему, выбили ему надпись: «Человеку, сделавшему мир цветным». Смотри!
Заговаривая девчонке зубы, я сумел отыскать в баре нужный ингредиент: самодельное вино без достаточно определенной плотности. Надел на бутылку ограничитель, взял бокал чуть наклонно и резко тряхнул рукой с бутылкой.
Получилось! Струйка добротного вина искоркой прошла сквозь уровни «Флага», и вся жидкость начала вращаться, медленно смешиваясь. Напиток из четко оформленной мозаики превращался в многоцветную акварель…
— Это… Это чистое искусство… — ахнула девушка.
— А другого и не бывает. Ты успела нырнуть?
— Ага. Хочешь? Полотенце — в шкафу. Ты не спешишь?
— Некуда.
— Вот и славно. Пока будешь сохнуть — посидим, поболтаем… А то я тут дикая стала. За буйки не заплывай!
— Нам что, разрешили заплывать за буйки?.. — спросил здоровенный парень, забираясь в фургон.
— Ага. И прыгать без парашюта, — добродушно хмыкнул другой здоровяк.
— Не, старшой, чего снялись-то? Без «кандалов», без «пушек», без амуниции?
— Это чтоб со страху в «клиента» не шмальнуть.
— Важная птица?
— А хрен его знает. Спеленаем — увидим. Дадут по два отгула — важняк, не дадут — ошибочка вышла.
— Разговорчики! — прикрикнул Батя, захлопнул дверь. Скомандовал:
— Тронулись! — и грохнул кулаком по стене напротив кабины. Группа из семи человек разместилась в маленьком фургончике, что называется, впритык.
— Техника, е-мое, двадцать седьмой век. С половинкою…
— Завеса секретности, почти «железный занавес». Может, стоило в бочке с цементом, как Леонов с Крамаровым? «Джентльмены удачи», понимаешь…
— Хорош базлать!
— Батя, вот вытряхнул примерных семьянинов посерел ночи из супружеских постелей, курить — нельзя, потому как задохнемся мы тут, как в той «душегубке», — так хоть трепом душу отвести…
— Кстати, если писать кому, тогда как?
— У Бати памперсы, запас. Пью — и писаю. Вместе с ковбоями… Эти, как их?
— Хаггинс.
— Во-во. Бать, а ты у нас тогда — вождь Сухое Тело…
Бойцы грохнули разом. Смеялись до слез. Старший принял серьезный вид:
— Все замолчали. Слушай вводную… Бойцы посерьезнели.
— Памперсы — только членам партии, — произнес старший голосом Левитана образца сорок первого года. Все грохнули снова, но веселье было кратким.
— А какая сейчас партия, — попытался продлить шутку кто-то из молодых.
— Были бы памперсы, а партия всегда найдется. Ладно, мужики, к делу.
Мужики посерьезнели и затихли разом.
— Звонили из столиц. Брать какого-то тамошнего авторитета, но не из блатных, а вроде фраера или лоха. Связан то ли с политикой, то ли с налогами, то ли с чем еще… Или — чин какой-то…
— Батя, ты внятнее не можешь?
— Мужики, за что купил, за то и продаю. Сейчас он в «Лазурном» с телкой развлекается. Через полтора часа на месте будем. А кто он и что…
— Они там по Москве столько всякого намутили…
— Отставить разговоры. Для нас важно одно: он скорее всего не вооружен…
— Как это — скорее всего? — снова перебил нетерпеливый молодой.
— По прикидке, понял? — рявкнул на него здоровенный мужик из угла — непонятно, как такой динозавр вообще поместился в фургоне. — Понял, спрашиваю?
