— Дор… Мне так грустно… — Девушка прикурила сигарету… — Михеич, вот он — мудрый, очень сильный и очень одинокий человек… Невероятно, до чего одинокий… А мне — мне всего двадцать три, а я ничегошеньки не понимаю в этой жизни… И чувствую себя не менее одинокой… И порой кажется, что это уже навсегда… Почему?.. Мне ничего не хочется, мне ничего не надо, мне все постыло… Жутко постыло… Знаешь, ты извини, я выпила много лишнего, но…
Так хочется, чтобы было красиво, волшебно, чтобы… Я не могу этого объяснить, я это просто чувствую… Иногда — удается, чаще — нет… Наверное, я порядком выпила и болтаю много лишнего, но разве красота — это лишнее?..
— Все беды, милая барышня, внутри нас. Как и все счастье, на которое мы способны.
— Да знаю я это… Если кто взглянет на мою жизнь со стороны, скажет — девка с жиру бесится… Не припекало… А только — я не хочу жить никак, будто красивая птичка в красивом вольере среди декоративных кустарников… Ты бывал в московских новомодных забегаловках?
— Думаю, да.
— Ну тогда ты понимаешь… Эти разъетые «хозяева жизни», эти девчонки, похожие на нарядных кукол, со страхом ожидающие «капризного ребенка», который и будет с ними играть… Хорошо, если попадется тихий, и будет просто раздевать, и поместит в красивую комнатку, и будет демонстрировать друзьям, как украшение коллекции, или даже — сочтет талисманом и станет таскать по миру… А если тот «дитятя» будет капризный или жестокий… Ведь многим так хочется узнать, что у их игрушки внутри. И почему она говорит именно эти слова, а не другие?.. А это можно узнать, только поломав ее… И — ломают… И — идут себе дальше, этакими «викторианцами» по жизни, торопятся успеть… На Пир Победителей, куда не бывает приглашений, где каждый должен занять свое место сам… А когда они уже прорвутся за этот вожделенный праздничный стол, то остается от них только оболочка, полная разочарования и нечистоты, но эти богатые манекены давно не способны понять, что уже перестали быть живыми… Они автоматически двигают челюстями, перемалывая цыплят, бифштексы, эскалопы, в модных закрытых кабаках, в модном обрамлении из «вечнозеленых кустов», так похожих на погребальные венки, и их пустые, как латунные пуговицы, глаза тупо отражаются в зеркальных стеклах… А на подмостках кривляется, изгибаясь, очередная девчонка, и манекены ловят кайф уже оттого, что она — живая… Пока — живая… Пока…
Лена замолчала так же внезапно, как и начала говорить. Прикурила новую сигарету от бычка, затянулась, выдохнула:
— Странно… Все — странно… И дорога эта, и ты, и перстень на пальце, и Михеич, и снег, и море, и все… Извини, Дор, я выпила слишком много сегодня…
Как и вчера… Порой мне кажется, я спиваюсь… И все равно — это лучше, чем колоться… У меня одна знакомая ширяется, предлагала мне попробовать…
Знаешь, что меня спасает?.. Обыкновенная брезгливость… И еще — я врачей боюсь… С детства. И уколов. Знаешь, когда-то, я еще в школе училась, классе в первом или во втором, пришли из больницы нам прививки от чего-то делать. Под лопатку. И то ли я костлявая была, то ли тетка, что колола — больно злая, только как она прикоснется ко мне, кожу спиртом смазывать — у меня аж мурашки, и всю спину сводит от страха… Стала колоть — больно ужасно, мышцы деревенеют, я вырываюсь… Игла поломалась… Тетка та — ругалась жутко, была б ее воля — избила бы точно… Потом меня аж втроем держали, пока ту прививку вкололи… Я тебе не надоела еще?
— Нет.
— Вот… И это тоже… Постоянно боюсь быть навязчивой и оттого, наверное, и становлюсь такой…
Останавливаюсь на взгорке перед развилкой.
— В какие степи рулить?
— Вон там, внизу, видишь огоньки? Это ворота. В них проезжай, потом — домики будут, мой — крайний, у самого моря.
Автомобиль покатился под горку совершенно бесшумно. Сворачиваю. Еще сворачиваю. Останавливаюсь у просторного домика типа бунгало:
— Здесь?
— Ага. Зайдешь?
— Если пригласишь.
— Приглашаю.
* * *
Альбер ждал. После получения предварительного сообщения из Приморска ожидание стало невыносимым. Немыслимым. Альбер пил коньяк рюмку за рюмкой, желая одного — уснуть, но нервное напряжение не оставляло. Он вдруг понял почему. Это было напряжение даже не нескольких последних месяцев, а многих последних лет. Тех самых, нареченных предателями «судьбоносными». В восемьдесят пятом ему исполнилось сорок два, и было совсем не просто «вкатить» в «перестройку» и «ускорение». Нужен был стресс, и этот стресс произошел. Когда Вадим Вакатин, этот «пятимесячный выкидыш», как его окрестили в «конторе», стал сдавать американцам все и вся… И если раньше Альбер еще искал, в действиях высшего руководства какой-то ведомый только им смысл и полагал, что и тактические, и стратегические уступки диктуются какой-то неизвестной ему по положению целесообразностью, будущей стратегической выгодой, то после…
