— Да, это будет наилучший вариант. Представляю, что сейчас там делается, у Леонарда...
— Вы трупы, ребята, вы трупы, — прошипел Неклясов, в то время как Пафнутьев защелкивал наручники на его запястьях.
— Да, скорее всего, ты прав, — согласился Пафнутьев. — Но знаешь, что меня утешает? Наших трупов тебе не видать... А мы на твой еще полюбуемся... Хотя зрелище, думаю, будет невероятно отвратительное.
— Это почему же? — насторожился Неклясов.
— Ты и в жизни отвратный, а уж труп твой просто людям показывать нельзя.
— Не показывайте!
— И не будем. Никто не сможет даже плюнуть в сторону этого тощего куска мяса, — добавил Андрей.
— Это почему же?
— Сам поймешь, — ответил Пафнутьев. — Ну что, полчаса прошло? Все телефоны уже прослушиваются и, наверно, нет такого номера, с которого мы могли бы спокойно позвонить.
— Из автомата разве что, — ответил Андрей. — Но они все разбиты...
— Будем звонить из машины, — сказал Пафнутьев, доставая из кармана плоскую телефонную трубку. — Да и не мы, пусть Вовчик поработает... Ему надо как-то собственную поганую жизнь спасать.
— Ни фига, ребята, вы меня не заставите! Ни фига! Никогда еще Вовчик не работал на ментов!
— И не надо, — спокойно сказал Пафнутьев. — Заставлять тебя не собираемся, сам просить будешь...
— Не дождетесь, суки!
— Чего ты разволновался? Никто тебя не принуждает. Захочешь — пожалуйста, не захочешь — опять твоя воля. Только не волнуйся, — Андрей обернулся и в слабом свете ночной улицы посмотрел на лицо пленника, бледным пятном выделяющееся на заднем сиденье.
— Что с вами сделают, — Неклясов начал раскачиваться из стороны в сторону, подвывать, сам себя прерывая не то смехом, не то рыданиями, и опять повторял:
— Что с вами сделают!
Пафнутьев легонько ткнул Неклясова по челюсти, несильным таким, скользящим ударом, и тот смолк.
— Помолчи, — сказал Пафнутьев. — Позвонить надо в одно место. — И он набрал номер. — Алло? Семеновна? Здравствуй, дорогая, Пафнутьев приветствует! Давно не встречались, давно не общались... И слава Богу, что не общались, значит, жизнь наша не столь уж и плоха, не столь... Семеновна, послушай... Есть тут у меня небольшой такой человечек... Бывший человечек... Ты как, примешь? — Пафнутьев помолчал, посмотрел на Неклясова, который с напряженным вниманием вслушивался в каждое слово, но понять ничего не мог. Разговор получался странным, привычные вещи были смещены, логика нарушена, и он стал даже подозревать, что Пафнутьев его разыгрывает, что на самом деле ни с кем он не разговаривает. Но, с другой стороны, Неклясов не мог уловить ни единого слова угрозы, ничего, что касалось бы его самого... — Спасибо, Семеновна. Спасибо, дорогая. Ты сегодня всю ночь дежуришь? Совсем хорошо... Значит, если все сложится, я подъеду... За мной не заржавеет.
И Пафнутьев щелкнул откидывающейся крышечкой телефонной трубки, напоминающей пачку сигарет, и сунул ее в карман.
— Куда звонил? — не выдержал наступившего молчания Неклясов.
— В крематорий, — буднично ответил Пафнутьев.
— Куда?!
— Да, Вовчик, да, — скорбно покивал головой Пафнутьев. — Ты сам вынуждаешь нас связываться с такими вот печальными заведениями... В твоем кругу как избавляются от трупов? То разрубите на куски, по мусорным ящикам разбросаете, то просто на улице оставляете, то в лесу пытаетесь сжечь и, конечно, бросаете недогоревшего...
— А вы по-другому делаете? — взвился Неклясов.
— Да, — кивнул Пафнутьев. — Мы все делаем по-другому. Не оставляя следов, Вовчик. Следы нам ни к чему. Слушай меня внимательно, хмырюга вонючая...
— Что ты сказал?!
— Я сказал, что ты есть сучий потрох, — спокойно и негромко повторил Пафнутьев. — Сказал, чтоб заткнулся и слушал, что тебе говорят. А говорю я вот что, козел сраный... В крематорий тебя сейчас отвезу... Там тебя уже ждут. Убивать, терзать, кровь твою пить не буду... Живым в печь засуну — и весь разговор. Конечно, руки-ноги придется связать, чтоб не упирался, как Иванушка...
— Какой Иванушка?
— Забыл, что мама в детстве рассказывала? Баба-яга задумала Иванушку в печь сунуть, а он упирается... А ты вот не будешь упираться. Потому что руки-ноги мы тебе свяжем, в рот ботинок твой же засунем, туфлю твою лакированную... Ну и, конечно, к тележке пристегнем... И все. И нет Вовчика. Потом, помолясь, за Фердолевского возьмемся... А то ведь несправедливо получается... Ты в крематории сгоришь, а он вроде как на земле останется. Коньяк будет кушать, девочек за разные места хапать...
