Банда 2 - страница 138

— Ничего он уже не думает... Люди в таком положении уже не думают, — ответил Амон. — Слышишь, начальник! Ты ошибаешься... Я не буду тебя сейчас кончать... Еще поживешь немного, совсем немного... А потом будет немножко больно... Команда поступила — голову твоего друга надо унести из дома. Нехорошо, когда в одной квартире сразу две головы соберется... Вставай, дорогой, полежишь немного в ванне. А то вдруг гость какой зайдет... А ты голый лежишь... Неприлично, все-таки. Опять будут говорить, что Амон виноват.

Пафнутьев больше не сопротивлялся. Его затолкали в маленькую комнатку, освещенную слабой лампочкой, опрокинули в ванную, так что он рухнул в это чугунное корыто, зажав руки тяжелым своим неповоротливым телом.

— Кричать будешь? — спросил Амон.

— Буду.

— Тогда я тебе что-нибудь в рот запихну... Но боюсь, что ты задохнешься... Зачем мне твоя мертвая голова? Мне живая нужна, чтобы глаза твои я видел, чтобы кровь по моим пальцам бежала... Кровь врага лечит все раны — и душевные, и физические... Пока не умоюсь твоей кровью, начальник, мне не выздороветь, это я знаю точно. Я же больной... Вот скажи, видно, что я больной?

— Видно, — прохрипел Пафнутьев. — На расстоянии видно.

— Шутишь, начальник? Это хорошо. Кричать будешь?

— Не буду.

— Договорились. Если закричишь, мой друг, вот он стоит, будет бить тебя по голове тяжелыми предметами.

— Там в комнате гантели есть, — добавил второй парень.

—  — Гантели? Это хорошо, только не очень старай... Но все-таки я что-нибудь в рот ему запихну...ут где-то грязные трусы валялись или носки... А, начальник? Что хочешь — носки или трусы?

— Сказал же — не буду кричать! — взъярился Пафнутьев от сознания полной своей беспомощности.

— Ладно-ладно, не надо злиться... Ты лучше о Боге подумай, о том, какие грехи совершил в жизни, — Амон взял влажноватое полотенце и, перетянув Пафнутьеву рот, затянул на затылке прочный узел, сдавив больное место. Пафнутьев простонал сквозь зубы, но промолчал. — Видишь, какой я добрый... А то все говорят — Амон злой, Амон злой... Это после твоей камеры, начальник, я стал таким добрым. Видишь, дошло до меня, что насилие над человеком совершать — это плохо, это тяжело переносится... Отдыхай, дорогой, — Амон вышел вслед за парнем из ванной и выключил свет.

Пафнутьев оказался в полнейшей темноте. Хлопнула входная дверь — Амон вышел, скорее всего с сумкой, в которой сочилась кровью голова бедного Ковеленова. Пафнутьев не столько услышал, сколько почувствовал, что с той стороны двери" затаился второй парень, оставшийся в квартире. В одну секунду неожиданно вспыхнул свет и распахнулась дверь — Пафнутьев лежал с закрытыми глазами в той же позе, в которой его оставили несколько минут назад. Успокоившись, охранник отошел, опять выключив свет и заперев дверь. Пафнутьев успел заметить, что запор на двери сделан неплохо — рядом с ручкой была привинчена мощная никелированная щеколда. Она была неплохо сделана каким-то умельцем. Ее толщина, петли, надежные шурупы не оставляли сомнений — вывернуть ее он не смог бы и с развязанными руками, разве что высадил бы вместе с дверью.

Изможденный, с разбитой головой и скованными руками, брошенный в холодную ванну в каком-то сжатом, неудобном положении, Пафнутьев забылся в тяжелом бредовом состоянии, как вдруг опять вспыхнул свет и распахнулась дверь — охранник опять проверял, все ли в порядке. Убедившись, что никаких неожиданностей от пленника ждать не приходится, он, успокоенный, снова запер дверь и выключил свет, Его шаги затихли во второй комнате и в квартире Установилась полная тишина. Сколько ни вслушивался Пафнутьев, он не мог уловить ни единого звука. Парень скорее всего опять лег. Пафнутьев решил, что у него есть примерно полчаса времени до того, как вернется Амон, до того, как охранник его снова решит проверить...

Полчаса. Это страшно много и совершенно ничего.

«Вставай, Пафнутьев, вставай, дрянь безмозглая! Вставай, дурака кусок!» — попытался как-то подстегнуть себя Пафнутьев, но ни призывы, ни оскорбления не придали ему сил. Единственное, что удалось сделать, это с неимоверными усилиями перевернуться на спину. Сдавленные наручниками руки да еще под весом его тяжелого тела болели. Перевернувшись на спину, он хотя бы принял какое-то осмысленное положение, не лежал трупом, мешком, не лежал, как лежат на обочинах дорог сбитые машинами люди.