Банда 2 - страница 137

— Да, это на него похоже, — согласился Пафнутьев с этой необычной характеристикой Анцыферова. — А Колов?

— И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.

— Значит, купил их твой хозяин? — произнес Пафнутьев без вопроса, скорее утвердительно.

— Ага, — кивнул Амон. — Купил. И не очень дорого... Жадные оказались. Еще хотят. Они все время хотят, им все мало, понимаешь? Даже когда не заработали — хотят. Но теперь им хорошо заплатят.

— За что?

— А за меня, начальник! Я же на свободе...

— Байрамов команду дал? — спросил Пафнутьев самым невинным голосом, на который был только способен — в наручниках, со связанными ногами, лежа на голом полу.

— Не я же, — ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то весь замер, медленно с улыбкой повернулся к Пафнутьеву, некоторое время смотрел на него с удивлением. — Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С тобой опасно разговаривать.

— Чего тебе бояться... С мертвецом разговариваешь.

— Я даже самому себе это имя не произношу. Ни вслух, ни в мыслях, понял? Много болтаете, все вам надо вслух назвать, любую вещь, любого человека... Нехорошо это. О некоторых людях даже думать нельзя. Есть он и все, понял?

Ответить Пафнутьев не успел, хотя и вертелся у него на языке неплохой вопросик — резко зазвонил телефон. Амон, не торопясь дожевал, подошел к аппарату, поднял трубку.

— Да, это я, — проговорил он. — Слышу хорошо, — и после этих слов замолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили.

Пафнутьев с замиранием сердца всматривался в Амона, понимая, что в эти вот самые секунды решается его судьба. Или же Амон примется немедленно отделять ему голову от туловища, или же займется более срочными делами. Сознание Пафнутьева натренированное, умеющее улавливать малейшие отклонения в тоне разговора, определять скрытый смысл в молчании, позе человека, в самых невинных словах, на этот раз оказалось бессильным. Амон никак не выражал своего отношения к услышанному. Он не думал, не волновался, не сомневался, ни на чем не настаивал и ни от чего не отказывался, являя собой какое-то своеобразное записывающее устройство. Он просто слушал и время от времени каким-то звуком лишь подтверждал, что он на связи, все понимает и принимает к сведению.

— Хорошо, — сказал Амон, наконец, и положил трубку. На Пафнутьева он даже не взглянул, тот действительно был для него лишь барашком. А недавняя откровенность лишь подтверждала — участь следователя решена окончательно.

Амон посмотрел на часы, щелкнул лезвием ножа, сложил его и сунул в карман. Из прихожей он вернулся уже в кожаной куртке. Значит, собрался уходить, — обрадовался Пафнутьев, но тут же его обожгла другая мысль — а если он уйдет отсюда уже с его головой? Амон, не глядя на пленника, прошел в другую комнату и оттуда вернулся еще с одним парнем — заспанным, всклокоченным, недовольным.

— Вставай, начальник, — сказал Амон бесцветным голосом. — Вставай, дорогой.

Пафнутьев не пошевелился.

Амон беззлобно, но сильно ткнул его ногой в лицо. Пафнутьев дернулся, попытался повернуться, но парни подхватили его под руки и поволокли в коридор. Пафнутьев изо всей силы рванулся, но единственное, что ему удалось — он всем телом грохнулся на пол.

— Ай, как нехорошо, как нехорошо, — смеясь, пробормотал Амон. — Послушай меня, начальник, если будешь себя плохо вести, твою голову никто не узнает. Она вся опухнет, покроется синяками и ссадинами... Потом люди будут говорить... Ах, какой плохой Амон! Как он бил бедного начальника! А что мне сказать, как оправдаться? Сказать, что начальник сам бился головой об пол и совсем испортил свою голову, так что ее никто и узнать не может?

Так сказать, да? Никто не поверит, все будут ругать Амона, будут обижаться на него за плохое поведение . Все будут говорить, что голову он отрезал хорошо, но зачем так ее испортил...

Пафнутьев лежал на полу вдоль узкого коридора, зажатый с двух сторон парнями и не мог сделать ни одного движения.

— Он думает, что ты его кончать будешь, — сказал второй парень.