Мне было любопытно услышать свидетельство мсье Леонара, которому удалось, если можно так выразиться, напрямую соприкоснуться с первым преступлением. Внимательно и не без интереса прочитав две полосы «Йоннского республиканца», посвященные этому делу, я решил пригласить его пообедать в среду днем в «Таверну» мэтра Кантера — уточнить подробности, а заодно продолжить наше интервью. Это оказалось не таким простым делом: он был страшно занят; как он сказал мне по телефону, столько работы у него не было последние десять лет.
Дело было не только в том, что эта неделя выдалась одной из самых урожайных на преступления в Оксерре, но еще и в том, что стояла страшная жара — а любой медик (особенно судебно-медицинский эксперт) объяснит вам, что жара благоприятствует сердечным приступам, а значит, и смертям — в данном случае, естественным. И не только у стариков. В течение одной только ночи, последовавшей за смертью водителя грузовика, когда температура поднялась до тридцати пяти градусов, умерли от инфарктов шесть человек — пятеро мужчин и одна женщина, в возрасте от сорока до пятидесяти, ведшие активный и даже весьма активный образ жизни. Среди них, по иронии судьбы, оказался и один провинциальный танатопрактик. Из-за того, что на каждого «клиента» требуется, как минимум, два часа работы, как объяснил мне мсье Леонар, у него сейчас так мало свободного времени.
Я сидел за одним из столиков, по случаю теплой погоды вынесенных на тротуар, когда, около часу дня, заметил молодого человека, которого видел в прошлый раз. Держа свой красный мотоциклетный шлем под мышкой, он прошел в глубь зала. Я тут же с радостью предположил, что сейчас состоится очередное собрание юных интеллектуалов, и, поскольку Карим, болтавший с клиенткой, еще не подошел принять у меня заказ, я вошел внутрь и сел как можно ближе к небольшому зальчику, смежному с основным. Радостный гул, доносившийся оттуда, убедил меня в том, что я не ошибся. Сначала я ничего не разбирал — шел общий разговор; затем раздался голос девушки «бесебеже»,>[37] которая, явно чтобы произвести на окружающих впечатление, не скупилась на грубые выражения и столь же грубый смех. Она рассказывала о пристрастии своих родителей к Элвису Пресли: футболки, кепки, старые пластинки, компакт-диски — весь дом забит этими предметами культа! Осталось только покупать кетчуп с кумиром на этикетке! Кроме того, они через месяц собираются осуществить мечту всей своей гребаной жизни: отправиться на «Харлее-Дэвидсоне» в Мемфис, штат Теннесси, где родился и умер их кумир.
Другой голос сказал, что людям того поколения — и родителям, и учителям — присущи те или иные черты идиотской американизации. Затем были произнесены имена, известные как в узких, так и в широких кругах, и процитированы фразы, среди бурных взрывов смеха. Два автора — Сибони и Бодрийяр>[38] — были объектами особенно многочисленных и издевательских насмешек.
Потом я узнал голос главного насмешника, которого запомнил еще по прошлому сборищу. Он понемногу завладевал дискуссией и одну за другой выдавал цитаты, регулярно сопровождавшиеся общим хихиканьем.
Я не расслышал самых первых, потому что в этот момент у меня зазвонил мобильник и я услышал приглушенный голос Бальзамировщика, сообщавшего, что у него «непредвиденный клиент» в районе Вовье и что он, к величайшему сожалению, не сможет встретиться со мной за обедом. Он обещал перезвонить сегодня вечером. В этом заведении мне решительно не везло на интервью! Так что, заказав у Карима омлет с сыром, жареный картофель и полбутылки белого вина, я мог в свое удовольствие слушать, как молодой человек — назовем его Пеллереном (позже я узнал, что таково было его имя) — цитирует странный отрывок из «Шутих» Бодлера,>[39] который начинался словами: «Земной мир придет к своему концу» — и заканчивался: «Мы погибнем от того самого, в чем видели средство выжить. Нас настолько американизирует механика, а прогресс настолько атрофирует в нас духовное начало, что…»>[40] (я не помню продолжения, но оно было вполне апокалиптическим). Было также зачитано несколько отрывков из «Замогильных записок», где Шатобриан от души потешается над американским духом — таким, каким он стал к 1820 году: «Не нужно искать в Соединенных Штатах (я по ходу дела записывал) того, что отличает человека от других земных созданий… Художественная словесность новой республике неизвестна… Холодный и жестокий эгоизм царит в городах; пиастры и доллары, банковские билеты и серебро, повышение и падение фондов — только об этом и разговора; поневоле думаешь, что оказался на бирже или перед прилавком громадного магазина».
