Бальзак без маски - страница 11

На страницах его книг оживают все встреченные им когда-либо люди: журналист, издатель, химик, работающий над исследованием атома, банкир, «прожигатель жизни», врач-филантроп, считающий политику либо религией, либо полной ерундой. Склады ростовщика, погреб скупца, затеявшего выгодную банковскую операцию, смертная агония коллекционера — ничто не составляет тайны ни для него, ни для его читателя.

Гуго фон Гофмансталь мечтал об энциклопедии по произведениям Бальзака: «В этом труде было бы представлено все, от кулинарных рецептов и химических формул до банковских операций и биржевого курса… В нем можно было бы почерпнуть смелые предположения, намного опережающие грядущие открытия в сфере естествознания». Такая энциклопедия начала вырисовываться передо мной по мере того, как я изучал творения Бальзака, задуманные им как исчерпывающий исследовательский труд. Он рассказал обо всем: об исканиях молодого человека и одиночестве старости, об оставленных родителях и о влюбленной, но хранящий верность мужу женщине, о загнанном в угол коммерсанте и заговорщике, о мошеннике, изобретателе, о роскошно живущей женщине и о женщине, нуждающейся в любви и брошенной на произвол судьбы. Он не покидает своих героев и тогда, когда они остаются один на один с самими собой. Чем меньше эти люди понимают, что с ними происходит, тем больше Бальзак сочувствует им. Он не утешает советами, которые стоят не больше слов, он помещает их в безвыходные ситуации, из которых сам когда-то сумел выбраться. Клаэс, Саварус или Рюбампре — суть шаржи на самого Бальзака, то, чем он мог бы стать и от чего нашел силы избавиться.

Все, что он говорит, всегда поражает воображение, потому что Бальзак в совершенстве владеет магией неожиданной развязки и его романы подобны волнующему сну. Читая их, одинокий обретает врагов или добрых друзей, слабак и ленивец переживает немыслимые приключения, карьерист четко видит свой путь к успеху, а добродетельный вновь открывает для себя всю притягательность жизни.

В политике Бальзак — неугомонный памфлетист. Его убеждения зачастую полярно менялись, что случалось на протяжении работы над одной статьей или романом. Позиция сторонника абсолютизма служила ему убежищем от неких якобы грядущих «страшных времен», она охраняла не только его покой в потаенной сфере творчества, но и собственность, прежде всего — литературную, единственно достойную форму собственности.

Идея собственности занимала немаловажное место в семье Бальзаков, крестьян и торговцев, кровно связанных со своей землей и своими амбарами.

Бальзак не был демократом. Он не поддерживал Ламартина, Гюго, Токвиля, не веря в возможность плавного перехода от прежних идей к новым, в действенность полумер, таких, как хартии, выборная власть, демократизация избирательной системы и всеобщее образование.

Бальзак не верил, что человечество способно обрести некое равновесие и покой, поставив во главу угла общественное мнение, перераспределив министерские портфели и предавшись осмотрительному, велеречивому и двусмысленному администрированию. Будучи человеком циничным, он интересовался пролетариатом лишь потому, что его вообще интересовала тяга простого люда к зрелищам и порокам, которые неизбежно совращали его.

В частной жизни Бальзак представляется мне героем пьес Корнеля. К карьере он относился с азартом, как к охоте или рыцарским приключениям. В любви был честолюбив. Он становился верным сыном королевской Франции, жарко обнимая мадемуазель Берни, которая ребенком жила в Трианоне, при дворе Марии Антуанетты. Герцогиня д’Абрантес всю жизнь подтрунивала над Наполеоном, с которым была знакома с юных лет. Это она ввела Бальзака в высшее общество. Маркиза де Кастри, хромая и фригидная, отлучила Бальзака от партии легитимистов, которой он и не особенно сочувствовал. Роман с Евой Ганской явился своего рода «реваншем» Бальзака за все разочарования, постигшие его во Франции. Он восхищался этой женщиной, внучатой племянницей Марии Лещинской, свояченицей первого адъютанта Его Величества Императора Всея Руси, племянницей графини, фрейлины Ее Величества Императрицы, преклонялся перед любовью Евы к Украине, поселянам, святой Руси, мужикам, все больше пленяясь ею: она для него стала той вершиной, с высоты которой так явно обозначилась ограниченность французских женщин.