- Ты, Алешка, с Зиной Голубкиной того... полегче... - предупреждал после этого Митрофан Берестова.
- Ты это о чем? - с изумлением спросил Берестов.
- А о том самом... Мое дело предупредить, а твое думать - ты уже не маленький! Разве не читал газету?
- Все это ложь! - вспылил Алеша. - Ефим Самойлович уважаемый человек. Он больше двадцати лет работает в институте. Ничего, разберутся...
- Как бы не так...
- Лучше уйди, Митрофан, не лезь в душу. Без тебя тошно...
- Ха, ему тошно! С чего бы это?
- А с того, что ты подлец и клеветник. Сам работаешь на кафедре у Голубкина и сам же клевещешь на своего учителя.
- Докажи! - воскликнул Митрофан.
- Чего доказывать, все об этом знают... Мне Зина говорила.
- Ха, Зина! Она меня ненавидит, вот и говорит!
И тогда Берестов, который давно собирался сказать об этом Клыкову, воскликнул:
- Я тоже ненавижу тебя!
А было Алеше тошно оттого, что, когда он накануне пригласил Зину Голубкину в театр, она заявила:
- Никогда и никуда я с тобой не пойду. Прошу тебя, забудь, что я существую...
- Зина, что случилось?
- С дружком Клыкова я не хочу знаться. Понял?
- Какой он мне друг! - воскликнул Берестов. - Я Митрофану морду набью!
Когда Алеша, получив назначение, уезжал из города, он пробовал говорить с Зиной, звал ее с собой, но она и слушать ничего не хотела. Так они и разъехались: Алеша - в Агур, Зина - на Камчатку. А Митрофан Клыков, как и следовало ожидать, остался в аспирантуре. Тут, говорили, руку приложил Садыменко.
Алеша Берестов уже из Агура отправил несколько писем Зине, она ответила всего одним коротким письмом, которое кончалось вопросом: "Ты еще не влюбился в Ургалову? Она, я слышала, очень недурна собой".
Алеша уловил в этих словах нотку ревности и почему-то подумал, что еще не все потеряно...
5
- Ты только смотри, Юрка, какой он, Алеша, молодец! - воскликнула Ольга, когда уже на седьмой день после их приезда в Ленинград пришло авиаписьмо от Берестова.
Ольга быстро разорвала конверт и стала читать.
- Особенных новостей, понятно, нет, - сказала она, положив письмо на стол. - Была одна пустяковая операция. - И, повернувшись к Юрию, добавил: - И представь себе, Катюша ему ассистировала. Удивительно!
Юрию, видимо, это было неинтересно, и он сказал:
- Оля, давай хотя бы в Ленинграде, на время отпуска забудем Агур. Всю дорогу ты только и говорила о нем, и здесь тоже...
- А ты почему-то не читаешь Алешиного письма?
- Зачем читать, если ты мне все рассказала?
- Нет, не все! Там еще и про охоту на рябчиков есть.
- Как, нынче рябчики?
Ольга резким движением придвинула к нему письмо:
- Читай, узнаешь!
Он нехотя взял письмо и стал быстро пробегать его глазами.
- Верно, про рябчиков тоже написано. - И оба они засмеялись. - Что-то долго нет Натальи Ивановны с Клавушкой? - спросил он, решив сразу переменить тему разговора. - Льет дождь, а они гуляют.
- Где-нибудь стоят, пережидают, пока кончится дождь. Юра, а не сходить ли нам к Тороповым?
- Пожалуй, надо сходить, - согласился Юрий. - Правда, тяжело будет и им и нам...
- Нет, Юра, необходимо сходить. Узнаем заодно, где Николай, на Сахалине или на Камчатке. Может быть, у них есть его адрес.
- Сомневаюсь!
- Почему?
- Он не очень-то дружил с тещей.
- Ничего, горе сближает людей, - печально вздохнув, сказала Ольга. Ты знаешь, когда я думаю о Клаве, мне кажется, что и мы с тобой, Юра, немного виноваты.
- В чем же наша вина, Оля?
- Мы как-то были в стороне от них.
- Почему? Ведь Клава к тебе приезжала и, как мне помнится, ты ей не советовала ехать в Ленинград.
Ольга промолчала. Лицо ее стало задумчивым, на лбу собрались морщинки. Она вспомнила тот день, когда Клава в последний раз приезжала из Мая-Дату.
Дождь перестал. Но с крыш по водосточным трубам еще громко стекала вода. Последние лиловые тучи уплыли в сторону залива, и небо над городом, промытое теплым дождем, стало на редкость чистым. Ольга распахнула окно, и сразу в комнату ворвался звон и скрежет трамваев, сворачивавших с проспекта Газа на проспект Огородникова, шорох автомобильных и троллейбусных шин по мокрому асфальту, говор сотен людей, выходящих после сеанса из кинотеатра. Ольга отвыкла от этого городского шума и гула и долго стоять у окна не могла. Ей было трудно дышать воздухом, пропитанным бензином, и у нее кружилась голова.
