Во втором часу ночи наши позиции были готовы, солдаты заняли траншеи и уже оттуда не показывались.
В третьем часу ночи на задание отправилась группа разведчиков во главе с Трошкиным.
Не буду подробно рассказывать, да я и не знаю, как там у них было, скажу только, что Трошкин с заданием справился. На рассвете разведчики приволокли здоровенного фрица в чине ефрейтора. Но так оглушили его, что мне пришлось изрядно повозиться, пока привела его в чувство.
- Шиссен нихт! Шиссен нихт! - забормотал он трясущимися губами, глядя то на меня, то на майора Котлякова, командира полковой разведки.
- Верден нихт шиссен! - строго сказал Котляков.
И ефрейтор с недоверием глянул на усатого майора и притих.
Двое солдат, сопровождавших Котлякова, усадили пленного в "виллис". Перед тем как уехать, майор поблагодарил Трошкина за отлично выполненное задание, потом спросил:
- Все ваши вернулись домой?
- Так точно, товарищ гвардии майор. Пленного взяли без всякого шума.
Прощаясь, майор предупредил командира роты:
- Не исключено, что немцы, хватившись пропажи, начнут контратаковать, так что будьте готовы!
Однако день прошел спокойно. Лишь в седьмом часу вечера противник вызвал огонь артиллерии, и она дважды совершила короткие огневые налеты, не причинив нам вреда.
Назавтра майор Котляков сообщил капитану Неуструеву по телефону, что "язык" оказался весьма осведомленным и что вся группа разведчиков представлена к боевым наградам.
Позднее я наблюдала старшего лейтенанта Трошкина в бою и, признаться, восхищалась им. Смелый, решительный, он, как говорится, не кланялся ни снарядам, ни минам, ни пулям, хотя иногда мне казалось, что в его поведении было что-то наигранное. Но ведь со смертью не шутят!
В минуты короткого затишья, а их бывает на переднем крае не так уж много, Трошкин заходил ко мне в палатку, наблюдал, как я перевязываю раненых, и даже помогал переносить тяжелых.
"Нет, с ним не пропадешь! - думала я, когда мы сидели в овраге. Непременно как-нибудь пробьемся к своим!"
...Не успели мы выбраться из укрытия, впереди разорвалась мина. Трошкин столкнул меня обратно в овраг, и я, упав на камень, ушибла спину, и такая боль прожгла меня, что помутнело в глазах. Сам он остался наверху, прижался к земле, и кусты скрыли его.
Еще несколько мин разорвалось поблизости, потом на минуту-другую стало тихо. Трошкин подал мне руку, и я, превозмогая боль, вскинулась и оказалась рядом.
Сразу же за оврагом начались пшеничные поля. Колосья стояли густой стеной, сникшие под тяжестью спелых зерен, и, раздвигая их, мы ползли вперед, стараясь поскорее уйти из-под обстрела. Миновали наконец поле, показавшееся бесконечным, и стрельба осталась позади.
- Крепись, сестричка, - подбадривал меня Трошкин. - Худо только, что далеко до темноты.
Вдали виднелся гребень леса, и мы пошли туда. Ровные поля чередовались с холмистыми, и перед каждым холмом мы залегали, осматривались, прислушивались, потом вставали и шли дальше. Часа через полтора, когда уже стало смеркаться, мы наконец добрались до леса. Большинство деревьев стояли голые, без крон, с обугленными стволами, а земля сплошь изрыта воронками. Трошкин выбрал воронку поглубже, сказал, что здесь заночуем.
Была у меня фляга со спиртом и две пачки галет. Отпили по нескольку глотков, закусили галетой. Я расстелила на дне воронки плащ-палатку, и мы легли с Трошкиным спина к спине. Устав от долгой ходьбы, разморенная спиртом, я хотела заснуть, когда Трошкин вдруг спросил:
- Это верно говорил про вас командир роты, что вы с первого года войны на фронте?
- Не с первого, а с августа сорок второго.
- Доброволкой?
- Я была на практике в Пятигорске, на ипподроме. Подруги сообщили, что весь третий курс призван в армию. Возвращаться в Саратов было в те дни трудно, и я обратилась в местный военкомат, чтобы меня призвали.
- Почему проходили практику на ипподроме? - удивленно спросил Трошкин.
- Потому что училась в ветеринарном.
- И много на вашем счету спасенных на поле боя?
- Не помню сколько, но порядочно...
- Имели ранения?
- Имела - одно средней тяжести, другое легкое.
