А в Ольшанице полицаи стояли над трупом человека, убитого ночью возле ольхи.
— Здорово они его обработали, — потирал руки рябой полицай.
— Божко — тот умеет! — ответил другой и вдруг, наклонившись к толстому, шепотом спросил: — А почему у него грудь прострелена? Партизан же на виду у всех приказано карать. А тут еще и парашютист!
Услышал разговор третий полицай, плешивый, в немецком мундире, и еле слышно сказал:
— Я этого парашютиста, кажется, знаю.
— Не может быть! — запальчиво возразил рябой.
— Разве что ошибаюсь. Помнишь, как мы в Сухолесах партизан ловили?
— Ну и что?
— Тогда на опушке леса с ним сам начальник встретился. Я еще у него в охране был. — И, немного подумав, прибавил: — А может, просто похож…
— Похожий или непохожий — не твоего ума дело, — зашипел на него рябой. — Прикуси свой дурной язык! Нам приказано его приготовить для последнего «прыжка».
Только теперь рябому полицаю стало ясно, почему пан Сокальский приказал забыть фамилию задержанного им Шагулы. «Ну и хитрый же начальник, — подумал он, — ишь для какого дела берег Шагулу…»
Через несколько часов от здания полиции тронулась подвода. На ней лежал ночной гость, тщательно укрытый брезентом.
— Партизана поймали. Парашютиста… — поползли слухи по всей Ольшанице.
К подводе боялись подойти, наблюдали издали.
За кладбищем подвода остановилась. Три полицая быстро спрыгнули на землю и принялись копать лопатами яму.
Именно в это время Володя возвращался домой. Услышав шум, пробрался кустарником и увидел подводу с убитым, которую сопровождала охрана полицаев. Потом подкрался к кладбищу и спрятался в кустах. Когда полицаи отошли и принялись копать яму, он тихонько подполз к подводе, отбросил край брезента… Володя побледнел. На запястье правой руки парашютиста синела татуировка. Так же незаметно Володя отполз. А дальше — вскочил на ноги и со всех ног понесся прочь.
Через несколько минут парнишка уже стучался к Анне Семеновне.
Когда-то Володя принес в редакцию газеты заметку. Тогда с ним разговаривала Анна Семеновна. Она давала ему интересные книжки, советовала, подбадривала.
— Что случилось, Володя? — взволнованно спросила она, когда, едва переводя дыхание, мальчуган произнес:
— Партизан… Парашютист… — и в изнеможении опустился на стул.
— Знаю. Его схватила полиция.
— Так вот… я видел его… Он к отцу до войны наведывался. Слышал я их разговор. Он… тогда только из тюрьмы вернулся…
— Из какой? — спросила Анна Семеновна.
— Он свою жену убил… А с отцом они когда-то на заработках вместе были. Вот он и пришел из Белой Церкви, чтоб мы ему денег одолжили. Помню, власть Советскую ругал. Отец его и выгнал из дому. А сержант Воронин говорил, что он дезертир. Я с дедом Михаилом видел, как его рябой полицай задержал.
— А ты не ошибаешься?
— Нет! Я поднял брезент, смотрю — он самый!
— Так… — Анна Семеновна побледнела. — Выходит, здесь провокация? Ну конечно, провокация!
Она обеими руками схватилась за голову. Как тут быть? Надо немедленно предупредить друзей. А кто это сделает? Володя? Можно ли ему такое доверить? Мал еще… Зато честный и смелый пионер.
Вскочила со стула и заговорила спокойным, но решительным голосом:
— Беги, Володя, в Шарки, к Борко Владимиру Степановичу! Знаешь, где живет? До войны он был председателем сельсовета.
— Конечно, знаю.
— Беги и расскажи ему все, что мне говорил. Если со мной что случится, пойдешь в Молчановку. Разыщешь Ивана Яценюка и скажешь: «Старшая сестра привет передавала». Он ответит: «Она же далеко». А ты ему: «Теперь близко…» Это пароль, запомни его хорошенько! Беги!..
Но когда Володя прибежал в Шарки, где жил Борко, он увидел в его дворе толпу полицаев. Связанного, окровавленного, его волокли к машине. Володя бросился назад, в Ольшаницу, к Анне Семеновне. И тоже опоздал: у ворот стояли подводы, а во дворе и в хате полицаи производили обыск.
Хотел пойти в Молчановку, но ноги не несли… Только через два дня выбрался. Яценюк внимательно выслушал Володю и долго молчал, не зная, что и сказать мальчугану. Потом строго наказал идти Володе домой и держать язык за зубами.
— А когда, когда будем мстить им, гадам?!
