— А почему все это делалось втайне от меня?
— Стас не хотел тебе ничего говорить, — ответил Николай Иванович.
— А ты?! Почему ты мне ничего не сказал?
— Я не мог выдать чужую тайну!
— То есть он тебе во всем признался?
— А ему и признаваться особенно было не в чем. Только слепой смог бы не увидеть, с каким обожанием он на тебя смотрел. Я просто ни во что не вмешивался. Я же видел, что тебе больше нравится Долинский. Тут ничего сделать было нельзя. И когда Стас решил от тебя уехать, я его как-то сразу понял.
— И даже не пытался отговорить?
— Почему не пытался? Еще как пытался! Я, знаешь ли, даже говорил ему, что на тебе свет клином не сошелся, хотя мне не очень-то приятно было говорить такое о собственной дочери!
— А он?
— А он уперся — и все… И вообще… — Николай Иванович сел в кресло напротив дочери и испытующе на нее посмотрел. — Чего ты вдруг так за него распереживалась? Какое тебе до этого Стаса дело?
— Ну как же… Из-за меня он уехал… Целый день у него пропал…
— Ага! Еще скажи — оплаченный!
— Но родители Стаса действительно за этот день заплатили! — с отчаяньем выкрикнула Ника.
— А то ты не знаешь, что не все на этом свете измеряется деньгами!
С трудом сдержав неожиданно вдруг подступившие слезы, девочка спросила:
— Папа… ты считаешь меня виноватой, да?!
Николай Иванович тяжело вздохнул и ответил:
— Да не так чтобы очень… Сердцу ведь не прикажешь — давно известно…
— Но ведь он мог как-то… побороться, что ли…
— За что?
— Ну… за меня… Почему он так быстро сдался?
— Конечно, вы совсем немного времени провели вместе, но когда при этом тобой откровенно пренебрегают… В общем, это несколько унижает… И потом… когда человек любит… по-настоящему… он своему предмету обожания хочет только добра. И если тебе нравится Долинский, значит, Глеб для тебя и есть добро. Вот Стас и решил оставить вас вдвоем…
— Как вдвоем, если и Глеб уехал!
— Ты же понимаешь, что не в этом дело…
— Стас мне не говорил, что любит… — прошептала Ника.
— Ну, это я так… обобщил… Любовь — дело серьезное. Стас, скорее всего, пока только влюблен, но даже в состоянии влюбленности он оказался способен на серьезный поступок — уйти, чтобы не мешать двум другим.
— Ты считаешь уход поступком? А как же борьба за любимого человека? Разве не она — поступок?
— Видишь ли, Ника… все не так однозначно. Бороться можно с обстоятельствами, с людьми, которые мешают, запрещают, разводят. Ради любимого человека можно пренебречь разницей в социальном положении, сменить вероисповедание, можно отдать все деньги и остаться нищим, да много на что еще можно пойти… Но преследовать своей любовью, навязывать ее взамен той, что у человека уже есть — бесполезно и… никого не украшает… Так что, я думаю, Стас все правильно сделал.
Ника вытащила из кармана шорт нефритовую бабочку и показала отцу.
— Вот… Ее мне подарил Глеб! И я не могла… — она надолго замолчала.
— Чего ты не могла? — вынужден был спросить Николай Иванович.
Вместо ответа Ника задала свой вопрос:
— Папа! Тебе так не нравится Глеб?
Отец пожал плечами, а потом ответил:
— Да я его и не знаю совсем… Может, он и хороший парень… Тебе же нравится…
— А Стас? Стас тебе нравится?
— Все то время, что был с нами, он вел себя вполне достойно — это все, что я могу сказать. Выбирать все равно придется тебе. Но ты ведь, кажется, уже выбрала?
— Я не знаю, папа… — Ника сунула бабочку обратно в карман и повторила: — Я ничего не знаю… Я совершенно запуталась…
— Ладно, дочь… Пойдем-ка лучше на ужин… А все, что тебя томит, еще может быть распутано, пересмотрено или оставлено как есть. Думаю, тебе просто нужно время, чтобы разобраться в себе.
За ужином Ника немного отвлеклась от мыслей о себе, Стасе и Глебе. Очень миловидная и миниатюрная китаяночка устроила для их группы дегустацию местных фруктов. Сначала она представилась. Ее имя — Джу — означало «хризантема» и очень ей подходило. Лицо девушки с чистой розовой кожей, ясными медовыми глазами, нежными розовыми губами действительно напоминало экзотический цветок.
Конечно, бананы трудно было бы перепутать с чем-то другим, но те, которые предложила им попробовать Джу, отличались от тех, к которым русские уже привыкли в России. Китайские бананы этого вида были совсем зелеными и очень мелкими (что вовсе не говорило об их незрелости), сладкими, но не приторными. Манго тоже отличались от тех плодов, которые продавались в Санкт-Петербурге. Их вкус был более густым и насыщенным.
