* * *
Кругом царит возбуждение. Саид идет по скрытому колоннами двору мечети, стараясь держаться в стороне от кружков спорящих. В диспутах он участвует только на занятиях. Но даже и тогда держится особняком, чтобы не дать повода для подозрений, будто он пытается оказать влияние на других. Глаза у всех блестят. Студенты десятками отправляются в предместья Каира, где таскают мешки с землей, роют позиции для пушек, которые султан Туманбай льет с большим усердием. До Саида долетают обрывки разговоров.
— Если бы Туманбай выступил и встретил османов в ас-Салихие, то застал бы их врасплох, уставшими и голодными. Теперь, передохнув, они устремились к ар-Рабадании.
— Я думаю, что если Туманбай пойдет в обход через пустыню, то захватит их у Бальбиса… Ну а если окопается в ар-Рабадании и будет ждать их, тогда дело может скверно обернуться…
— Может быть, эмиры убедили его пойти таким путем без всякой задней мысли?
— А разве кто-нибудь из нас раньше сомневался в Хайр-беке?
— Да, друзья, тут что-то неладное!
Если бы обратились к Саиду, он бы отделался ничего не значащим кивком головы. С кроткой улыбкой он обрывает подобные разговоры. Он знает, что его однокашники относятся к нему с сочувствием, догадываясь о том, что с ним произошло. Ему-не важно, что говорят. Он желает только, чтобы его оставили в покое. Что проку в словах, которые тут же тают в воздухе. Он ходит по длинному проходу, по старым мраморным плитам. Руки за спиной, туда и обратно, туда и обратно. Он стал испытывать неосознанный страх перед открытым пространством. Кажется, пойди он даже по прямой, ему изменит чувство равновесия и он упадет навзничь, трясущимися губами моля о спасении, которое никогда не придет, о помощи, на которую нет надежды. Тысячи глаз видят его, когда он появляется в разных местах. Но каждые два глаза — это человек. Если бы он мог знать, кто рядом! Ночью, когда шейх галереи собирается запереть дверь, Саид вскакивает со своего матраца. Он часто дышит и с трудом удерживает себя, чтобы не попросить шейха не закрывать дверь. Ему кажется, что она захлопнется навек. Перед тем как уснуть, Саид чувствует головокружение, подавленность. Его сон больше напоминает потерю сознания.
— В Гизе пятьдесят тысяч кочевников…
Семинаристы уходят и возвращаются. Среди них есть новички моложе его годами. Они появились здесь после того, как он «отправился в путешествие», как он называет это про себя. В горле у него ком, как твердый орех. Если бы не случилось того, что произошло два года назад. Всего два года, а кажется, словно прошло десять. Время не движется. Неужели оно остановилось?
Саид сторонится студентов, которые обсуждают события. Ему стыдно за свое равнодушное отношение к сообщениям о приближении войска османов, которые вот-вот вступят в ар-Реданию. Их конница топчет землю Египта, мечи рубят головы жителей аш-Шаркии и Бальбиса. Возможно, на своем пути они захватили деревню, в которой укрылась Самах с мужем. Может быть, надругались над ней на площади старой мечети, над женщиной, обладать которой казалось ему невозможным даже в мечтах и которую насильно отдали отпрыску княжеского рода… Саид переворачивается на своем жестком матраце. Как далеко от него то время, когда его приводила в содрогание малейшая несправедливость. Грустное недоумение еще сильнее охватывает его: почему его не волнует происходящее? Сирийцы и магрибинцы поднялись, близкие и далекие провинции, женщины и даже малые дети молят аллаха помочь Туманбаю. Может, он боится, что его пыл будет неправильно понят? Может быть, он прогневит их, если будет кричать и открыто молить о победе? Может быть, они хотят, чтобы он ни во что не вмешивался? Если он будет просить за Туманбая, кто знает, правильно ли будет услышана его молитва? Он видел, как изможденные женщины из бедных семей пришли из аль-Джамалии, аль-Атуфа, аль-Джавании, ар-Румы, аль-Батынии к могиле святой Нафисы и громкими голосами молили послать победу Туманбаю и египетским воинам — рыцарям ислама. Внутри мечети ряды голов в чалмах: молятся в неурочный час, читают Аль-Бухари. Юнцы, недостатком которых в свое время было безразличие и отсутствие твердых убеждений, теперь, когда речь идет о том, чтобы противостоять произволу эмиров, горят неизвестно откуда взявшимся воодушевлением. Действительно ли все это неважно? Но его окружают лица, на которых написана боль поражения, он видит их даже в домах народных кварталов.
