В Кум-аль-Джарехе
Их много. Однако ни один громкий возглас не нарушает спокойствия дома. На старой подушке, покрытой обветшалым ковром, яркие цвета которого не смогло стереть даже время, сидит наш учитель шейх Абу-с-Сауд и слушает.
Всех их он знает давно. Некоторые учили Коран под его руководством, пока он, устроившись возле мраморной колонны в мечети Сиди Сувейдан или в мечети Сиди Исмаил аль-Имбаби, изучал основы мусульманского права, занимался толкованием священных текстов, хадисов и стихов Корана, рассказывал об исторических событиях. Вот они, уже вступившие в последний отрезок жизненного пути! Человек в этом возрасте знает, что ему не прожить больше, чем он уже прожил. Здесь собрались самые солидные по возрасту и положению шейхи — старейшины ремесленных цехов: кузнецов, мясников, мраморщиков, строителей, поэтов, — шейхи кварталов, простой народ и важные особы.
Саид выносит большое блюдо с сушеными финиками и ставит перед ними. Вперед наклоняется шейх Рыдван — староста угольщиков и самый престарелый из присутствующих.
— Никто не убедит его! Никто, кроме тебя!
Слова повисают в воздухе. По дому разливается умиротворяющая тишина, шелестящая, как крылья птиц, пролетающих стаей на большой высоте. В это же время на улицах квартала сутолока, шум и гам. Но все звуки гаснут, ударяясь о стены дома.
В помещение проникает запах, не похожий на запах уже известного растения или благовония. Это смесь аромата базилика с запахом розовой воды и лилий.
Неторопливо текут мысли у собравшихся. Воздух сгущается, становится сероватым. Сердца наполняются благоговением и трепетом. Зерна четок звучат в такт мыслям шейха Абу-с-Сауда. Он обдумывает то, что слышит, и то, что видит на лицах.
— Мы никого не хотим, кроме Аз-Зейни Баракята.
Слабая улыбка трогает губы. Как стрелы молний среди туч, тонкие быстрые лучи света пронзают помещение сквозь узкие резные решетки…
— А вы его знаете?
— Его отказ принять должность — самое убедительное свидетельство в его пользу, о учитель! — говорит шейх Аль-Касабий, староста квартала Зувейля.
Саид помалкивает. Пусть выскажутся гости. В свой урочный час он сказал больше, чем все они вместе.
В конце дня шейха навещает Саид после окончания занятий в Аль-Азхаре. Мюриды[22] приходят утром — читают Коран и хадисы. Некоторые из них наводят чистоту в доме, подают шейху его пищу, состоящую из кислого молока и свежего теплого хлеба. Предел их надежд — услышать от шейха доброе слово.
Саид без стеснения говорит шейху обо всем, что вызывает его сомнения или возмущает. Здесь он высказывает то, о чем боится даже намекнуть среди рыночной толпы или в студенческой галерее. Аль-Азхара, даже если это может показаться шейху дерзостью. Учитель проницательным взором смотрит на него, без труда проникая в тайники его сердца.
Никто из присутствующих, в том числе и Саид, не знает, сколько лет шейху. Морщины на его лице — следы десятилетий. Может быть, ему и за сто. В его осанке стройность пальмы, которая не желает сгибаться, несмотря ни на что. Саид знает, как светлеет его лицо, когда, заслышав раскаты грома, шейх произносит: «Это глас мира, глас вселенной! Постичь и объяснить его может лишь аллах, всезнающий и милосердный!»
Никто не видел шейха в те мгновения, когда он прислушивается к раскатам грома и радуется падению первой капли дождя — первой прохладной слезы небес. Саид каждый год, услышав гром из своей кельи в Аль-Азхаре, либо из кофейни, или по дороге куда-нибудь, или в минуту туманных мечтаний о Самах, замирает, вспомнив, что шейх в такие мгновения стоит посреди двора и слушает. Его глаза светятся неземной радостью, душа обращается с восторгом к иному миру — она разговаривает с праведниками. Шейх с болью вспоминает о событиях в Кербеле[23], молит о милосердии к тем, кого еще пощадили горе и гибель. Первые капли дождя он встречает без чалмы, с непокрытой головой, с протянутыми вверх руками.
Холодает. Ночная тьма достигает небес своим темным челом. Лик у зимы бесстрастен, взор холоден, нрав капризен. Вперед наклоняется шейх Аль-Бахджури — староста мраморщиков.
