Мухаммед бен Абдалла, да снизойдет на него благословение аллаха.
Составлено в Крепости 8-го шавваля.
Закария бен Рады
Разве когда-нибудь ему бывало непонятно, что происходит? От его всевидящего ока не укрывалось ни большое, ни малое. Сейчас же он бродит впотьмах, недоумевая по поводу происходящего.
После наступления темноты Закария спустился в небольшую, скрытую под домом темницу. Впереди него шел факельщик Мабрук. Закария редко сюда спускался. Всего несколько раз он заглядывал в этот темный узкий коридор, в конце которого в осклизлых стенах были выдолблены ниши, не достигавшие человеческого роста. Заключенный здесь вынужден нагибаться, чтобы не задеть головой неровный потолок. Он не может ни повернуться, ни удобно сесть, ни заснуть. Скользкий мокрый пол никогда не просыхает, потому что Мабрук несколько раз в день брызгает его водой.
Закария допрашивает заключенных не здесь, а в другом конце дома. Приходит Мабрук, снимает с вызванного арестанта кандалы, завязывает ему глаза платком и ведет, подталкивая коротким кинжалом между лопаток. И вот он уже стоит перед Закарией… Кругом тишина, не нарушаемая ни единым звуком, от которой заключенному делается еще страшней. Он не знает, откуда ждать удара. Немного помедлив — и это время может показаться узнику вечностью или мгновением, — Закария неожиданно протягивает руку и трогает его за плечо. Обычно его движение мягко, медленно и осторожно. Многие не выдерживают этого неожиданного, странного, мягкого, как кожа на животе змеи, прикосновения и теряют сознание…
Придя в себя, арестант видит человека, на губах которого играет слабая, как затухающий огонь, улыбка… Проходит время… Раздаются стоны, крики, скрипят колеса сакии, поднимающей воду из глубокого колодца. Иногда, чаще всего по ночам, Закария приказывает бить в барабан. В глубокой тишине его дробь разносится далеко. Только немногие, самые доверенные, из людей Закарии знают, что означает бой барабана, доносящийся от подножия аль-Мукаттама.
Этой ночью Закария сам проходит по темной тюрьме. На исходе дня он приказал Мабруку очистить все камеры от заключенных. Никто не знает об их существовании…
Закарии неизвестно, что произойдет с ними в ближайшие часы. Каким бы прочным ни казалось его положение, он не чувствует себя в безопасности. Когда все считают, что спокойствие установилось надолго, Закария безошибочно угадывает малейшие колебания и признаки неустойчивости. Кто знает, может быть, кто-нибудь из эмиров уже послал к султану доложить об этих узниках? Может быть, прибыли мамлюки Аль-Гури, мамлюки — торговцы или корсары и уже карабкаются по стенам, рыскают по галереям в поисках Шаабана, именно Шаабана. Он исчез несколько месяцев тому назад. Ни одна живая душа не знает, где Шаабан, мальчик-слуга, любимец султана, его собеседник в часы вечернего отдыха. Шаабан всегда сидел по правую руку султана, где обычно сидят самые большие военачальники и сановники.
Шаабан светел лицом, как молодой месяц. Его губы — два рубина, глаза зеленые, как море, щеки — нежнее шелка, руки — мягче свежего хлеба. Ему не больше двадцати. Когда Закария решился его похитить, он не доверился никому: ни эмиру, ни визирю, ни одному из смертных. Он решил узнать подноготную отношений между Шаабаном и Аль-Гури. Лукавый лишал его сна, не давал сомкнуть глаз. Неужели султан любит мальчиков и предпочитает их женщинам?
Такого рода дело никак не могло пройти мимо Закарии. Он обязан был добраться до истины. Тем более что факты подтверждали ходившие слухи: не было слышно, чтобы султан с того времени, как вступил на трон, сорвал хоть один цветок девственности или купил новую рабыню, чтобы присоединить ее к тем десяти невольницам, которых привез ему в подарок от венецианского дожа его посол, направленный в Каир несколько месяцев тому назад. Закария знает их. У него есть их имена и приметы. Через своих людей ему известно, что султан не приблизил их к себе. Они изнывают в гареме, и, если бы евнухи не разрешали мужчинам входить к ним, они бы натворили таких дел, что караванщикам хватило бы рассказов до конца жизни.
