Сьюзен продолжала издеваться над Роландом.
— Морковка, — сказала она, смеясь собственной шутке. Потом она заметила, что я гляжу на нее. — Роланд мой друг. Он мне нравится. Но иногда…
— Понимаю, — ответил я.
Она поморгала своими влажными карими глазами на меня и улыбнулась.
— И ты мне тоже нравишься, Джейк.
Под столом она взяла мою руку и пожала ее. Нежное пожатие убедило меня, что оно выражает нечто большее, чем дружбу. Я даже не знал, как мне к этому отнестись. Я попробовал выпить еще кружку пива, а потом попробовать еще раз, и узнать, как я к этому отношусь. Оказалось, пожатие Сьюзен мне очень нравится.
Лайем вернулся, таща по полу Роланда, словно мешок с грязным бельем.
— Он мог доставить мне массу неприятных минут, — сказал он. — Если бы был наполовину трезвее. Он мне и так хорошо врезал по ребрам, если уж на то пошло.
Лайем поднял Роланда на ноги одной рукой и бросил его на стул, потом вылил на него полкувшина пива.
Роланд поднял голову со стола, поморгал и сказал:
— Дайте пива, кто-нибудь, — он протер глаза. — Пожалуйста.
Лайем взял еще кувшин (на столе их скопилось с дюжину) и налил ему кружку.
— Спасибо, — сказал Роланд.
Эта травка путешествия в конечном итоге меня доконала. Если от пива вещи кругом стали расплывчатыми, то травка, когда день растаял в пиве и превратился в вечер, обратила вечер в палимпсест полузапомнившихся событий, записанных поверх еще каких-то происшествий. Я вообще не мог вспомнить три четверти того, что происходило.
Я все еще пытался представить себе буханку хлеба с изюмом в четырех измерениях. Естественно, это у меня так и не получилось, но я подумал о конусе, трехмерном, где пространство было представлено двумя измерениями, параллельными друг другу и перпендикулярными основанию, а время бежало по вертикальной оси, причем настоящее занимало острие. В основании было начало времени, начало всего сущего, великий взрыв, который породил вселенную. Там все было пронизано блестящим светом. Чистая энергия. Постепенно она тускнела до темноты, по мере того, как время шло к острию конуса. Все темно. Неожиданно вспыхивают блистательные лучи — это квазары, бурные ядра новых молодых галактик, которые переживают гравитационный коллапс. Еще дальше они начинают приобретать свою привычную форму колеса. Вселенная расширяется и охлаждается. Энтропия взимает свою пошлину по мере того, как уменьшается плотность. Мы приходим к острию конуса и к сегодняшнему дню. Оглядываясь назад из этого замечательного момента, можно увидеть прошлое в виде расширяющегося туннеля, чей дальний конец слабо светится эхом создания мира. Если посмотреть в направлении, перпендикулярном оси времени, то ничего не увидишь. Относительность нам говорит, что мы не имеем Никакого представления о вселенной в настоящем, поскольку к тому времени, когда световые волны добираются до нас с информацией — она становится вчерашним днем. Но можно посмотреть назад во времени, даже до первых секунд блистающей вспышки творения.
Дорожные сны…
Я не вполне уверен, когда Сьюзен и я занимались любовью. Где-то в ходе вечера, мне кажется, прежде чем меня приняли в братство Буджума. Это произошло где-то около английского обеденного времени, шести часов, и бар немного очистился. Мы более или менее одновременно извинились, вставая из-за стола, более или менее тем же самым путем поднялись наверх и там перехватили друг друга. Опять же говорю: более или менее. Мы нашли кровать и занялись любовью — пьяно, на ощупь, тихонько и заплетаясь. Но это было очень хорошо, так по-дружески, пусть и немного неуклюже.
Когда Сьюзи вырубилась, я тоже едва не уснул. Но почему-то триумфально все ж таки протопал вниз. Мне хотелось пить.
Именно тогда, как мне помнится, Шон объявил, что меня должны принять в братство. Меня спросили, не хочу ли я вступить. Я сказал, что, разумеется, хочу!
Потом последовала церемония, из которой я практически ничего не помню. В канделябрах потрескивали и шипели свечи, горели благовония, бормотали заклинания, напевы и прочее шарлатанство. Я что-то прочел наизусть, потом прочел что-то из того, что мне подсунули. Написано это, как мне кажется, было на пергаменте из овечьей шкуры. Но с тем же успехом это мог быть ролик сортирной бумаги. Что же касается содержания, по-моему, оно было полнейшей чушью, даже если бы я ее читал на трезвую голову. Потом меня снова свели с бробдингнегской громовой чашей. Велели мне ее выпить. Я выпил.
